Чтобы власти не узнали о нашей встрече, ее устраивали с конспиративными предосторожностями. Тайные переговоры велись через Жореса Медведева, биолога-диссидента. Находясь в помещении, мы избегали даже намеков на эту тему, опасаясь подслушивающих устройств. Сам Медведев иногда пользовался условным шифром. Боб Кайзер из «Вашингтон пост», мой коллега в этом предприятии, однажды случайно услышал, как Медведев сообщил кому-то по телефону, что забыл свой портфель. Заметив, что портфель у Медведева при себе, Кайзер спросил: «Что все это значит?» Медведев объяснил, что это был условный сигнал, по которому встреча с Солженицыным назначалась на четверг 30 марта. В один из вечеров, когда Солженицына не было в Москве, нам в порядке предварительного ознакомления показали старый, окрашенный в желтоватый цвет многоэтажный жилой дом, где должна была состояться встреча. Чтобы подготовить вопросы в укромном месте, мы с Кайзером отправились на пустынный каток около стадиона им. Ленина. Шумиха вокруг высылки Солженицына в Цюрих так надоела иностранцам, что они забыли ужасную шаткость его положения в те годы — постоянный страх, что каждый новый акт неповиновения может снова привести его к медленному умиранию в Сибири, где после ареста из-за нескольких критических замечаний по адресу Сталина в письме к другу в годы войны он уже провел восемь лет и заболел раком. В те дни Солженицын находился почти в полной изоляции, практически ни с кем не встречаясь, не говоря уже о том, чтобы давать интервью. Поэтому столь сенсационным было его появление, величественно молчаливого, с непокрытой головой, на похоронах Александра Твардовского в декабре 1971 г. (Твардовский, этот либерально настроенный редактор «Нового мира», был тем человеком, который убедил Хрущева разрешить публикацию первой потрясающей повести Солженицына о сталинских лагерях «Один день Ивана Денисовича»). Еще раз публика была наэлектризована, когда увидела Солженицына в Московской консерватории в середине марта на концерте Мстислава Ростроповича, виолончелиста, который навлек на себя гнев Кремля, предоставив Солженицыну убежище на своей даче. Только что за границей был опубликован на русском языке «Август четырнадцатого», вызвавший много споров. И Солженицыну, настаивавшему на своем вызывающем решении частным образом устроить в Москве церемонию получения присужденной ему в 1970 г. Нобелевской премии по литературе, грозило новое столкновение с властями. Выехать же из страны для получения премии Солженицын не решался, опасаясь, что Москва не допустит его возвращения.