Лариса Богораз, одна из наиболее известных диссидентов 60-х годов, чистокровная еврейка, даже не покидая России и не испытывая ностальгии по ней, писала: «Я привыкла к краскам, запахам и звукам русской природы, так же, как и к русскому языку, ритму русской поэзии. Все другое мне чуждо». Для многих евреев, приехавших из СССР в Израиль или на Запад, само открытие подобных чувств в себе явилось потрясением. Это — потрясение и для многих жителей Запада, имеющих о советских евреях стереотипное представление как о ярых сионистах или глубоко религиозных людях. Однако это говорит нам многое о духе и характере как остающихся, так и уезжающих евреев. Россия налагает неизгладимый отпечаток даже на тех, кто отвергает ее. Нина Воронель вспоминала слова Андрея Синявского, блестящего русского писателя-сатирика, отсидевшего в лагерях за опубликование своих книг на Западе и уехавшего после освобождения в Париж. Кто-то спросил Синявского, ставшего символом диссидентства, какие первые шесть месяцев ему показались труднее — в лагере или в Париже. «Первые шесть месяцев в Париже, — ответил Синявский. — Будучи в лагере, я все же оставался в России». Еврей-интеллектуал, только что эмигрировавший в Нью-Йорк, комментируя это высказывание, тонко заметил: «Люди, подобные Синявскому, а среди нас много таких, покидают Россию не с мыслью об Израиле или Западе, а с мыслью о России без полицейского режима».
XX. КОНВЕРГЕНЦИЯ Становятся ли они более похожими на нас?
XX. КОНВЕРГЕНЦИЯ
Я думаю, мы можем одолеть ее (Россию) путем торговли. Коммерция оказывает отрезвляющее действие… Торговля, по моему мнению, положит конец жестокости, насилию и грубости большевизма вернее, чем какой-либо другой метод.
Словно снегопад, который начинается с отдельных снежинок, а затем постепенно усиливается и переходит в метель, среди русских распространился слух о том, что советские власти прекратили глушить (что они всегда делали, не признаваясь в этом официально) передачи «Голоса Америки», «Би-Би-Си» и «Немецкой волны». Это было в середине сентября 1973 г. Спустя несколько дней мы отправились в гости к нашим русским друзьям — людям, давно уже овладевшим сложными комбинациями по доставанию джинсов и французских духов из-за границы, западных книжек, стоящих на их книжных полках, и афиш Битлов, висевших на стене в кухне. Их десятилетний сын Вася вошел в гостиную с транзистором, прижатым к уху. Его карие глаза сияли, на лице была довольная улыбка. «Он уже несколько дней так ходит. Слушает «Голос Америки», — объяснила мать. — Да мы и сами не отходим от транзистора». Другой наш приятель, специалист по вычислительным машинам, рассказывал, что в его исследовательском институте некоторых сотрудников собрали на лекцию относительно Андрея Сахарова, которую читал лектор парткома. После вступительного слова кто-то попросил представителя парткома рассказать точно, что говорил Сахаров, так как ничего из его писем и заявлений в советской прессе не публиковалось. Не замешкавшись ни на секунду, лектор произнес: «Может быть, кто-нибудь слушал заграничные радиопередачи и может рассказать нам, что они там говорят насчет Сахарова». Разумеется, никто не откликнулся на его предложение, но сам факт такого высказывания явился поразительным показателем внезапно наступивших перемен.