Для Нины, как и для других писателей, этот переход был, пожалуй, более болезненным, чем для большинства остальных. Лишенные собственной еврейской культуры, писатели-евреи полностью восприняли русскую культуру, ее традиции, язык и богатство.

Я знал некоторых людей, буквально сломленных напряжением предотъездных дней, когда до них внезапно, словно удар ножа гильотины, доходило, что они расстаются с этой землей навсегда. Роман Рутман говорил мне: «Это — словно пережить собственную смерть». Правда, некоторые, прошедшие через это, возродились затем словно феникс и прекрасно приспособились к новой жизни, но для других внешний мир оказался более коварным и сложным, чем им представлялось. «Вы здесь уже достигли коммунизма», — говорил мне публицист Александр Янов через два дня после прибытия в Нью-Йорк, все еще пребывая в шоке от невероятного материального изобилия Запада. Я помню, что сам испытал подобные чувства, в последний раз выехав из Москвы в декабре 1974 г. и выйдя из самолета в Цюрихе. Я бродил по улицам, словно оживший призрак скряги Мерлоу, буквально приходя в восторг от сказочных связок бананов в середине зимы, колбас, выложенных в витринах как спицы колеса, электроприборов, мебели, автомобилей, антикварных вещей, одежды — от всего этого красочного разнообразия и изобилия, делавшего, казалось, невозможным выбор чего-нибудь определенного. Я сталкивался с евреями, которые в первые дни пребывания в Вене «набрасывались» на это изобилие, примеряя брюки, платья, свитеры, обувь, разглядывая тостеры, включая бытовые приборы, усаживаясь в машины и вдыхая запах новой обивки, — наслаждаясь всем тем, чего они были лишены на протяжении всей жизни. Однако несколько месяцев спустя, я узнал, что Янов, как и многие другие эмигранты, был измотан подысканием и оборудованием квартиры и мучительностью поисков работы в Америке. Тут не было правительства, автоматически обеспечивающего работу для квалифицированного специалиста, не было старых друзей, которые могли бы помочь, как это принято в России. Американские обычаи казались странными. Одна моя знакомая никак не могла понять, почему после окончания курсов машинописи ей так трудно найти работу машинистки в Нью-Йорке. В Москве наличие диплома было гарантией какой-нибудь работы. Люди говорили о Москве с ностальгией. Если в первый момент они были ошеломлены колоссальным количеством частных автомобилей, то впоследствии разочаровались недостаточностью и дороговизной общественного транспорта. И из Израиля приходили письма от прежних московских друзей, борющихся с трудностями, потрясенных или раздраженных неорганизованностью и бесконечными публичными дискуссиями, присущими демократической системе. Один знакомый приводил кажущиеся невероятными слова другого, приехавшего из СССР, еврея: «У них (в Израиле) прогнившее правительство. Им нужен Сталин». К моему великому удивлению, мне начали встречаться евреи, называющие себя русскими. В Москве я этого не слыхал. Официально советская система отличает русских от евреев, так же, как и людей других национальностей друг от друга, согласно имеющимся в паспортах записям о национальной принадлежности. Евреев иронически называют «жертвами пятого пункта», так как национальность указывается в пятом пункте паспорта. Из-за всего этого, а особенно в связи с борьбой последних лет, знакомым мне евреям в Москве и Ленинграде и в голову бы не пришло называть себя русскими. Но в Нью-Йорке, а также в Израиле многие евреи чувствуют, что их корни — в России.