До 1919 года даже самые организованные и квалифицированные преступники страны контролировали рэкеты стоимостью не более нескольких тысяч долларов. Теперь к преступному миру перешел контроль над чрезвычайно прибыльной отраслью, и произошло это не просто без борьбы, но и при активной поддержке чуть ли не каждого пьющего жителя страны. Нью-йоркские присяжные обычно выносили оправдательные приговоры даже по самым очевидным делам о нарушении Сухого закона, а крупные пивоварни практически беспрепятственно работали в оживленных центрах городов, несмотря на говорившие сами за себя запахи и дым. Между тем цены росли так быстро, что простецкое пиво стоило от двух до десяти раз дороже, чем до принятия Сухого закона.

Если говорить вкратце, на кону был огромный куш, и улицы крупных городов Америки вскоре превратились в поле брани, когда конкурировавшие банды пустили в ход оружие и принялись прокладывать себе путь к господству на местных рынках. Сухой закон самым непосредственным образом привел к появлению целого ряда величайших имен в преступном мире – таких как Голландец Шульц, Уэкси Гордон, итальянец Фрэнки Уале в Бруклине и на Манхэттене и Аль Капоне в Чикаго. Капоне, родившийся в Бруклине в семье эмигрантов из Неаполя, был в свое время второстепенным членом уличной банды, но к концу десятилетия стал самым известным боссом в Соединенных Штатах. Капоне имел большую долю в поставках алкоголя на Среднем Западе и сделал столько денег, что его влияние чувствовалось даже на Манхэттене.

Сколько все это стоило в денежном выражении, сказать трудно – цифры не сохранились (и причины этого очевидны). По одной из оценок, к началу 1930-х годов продажи пива в районе Нью-Йорка составляли от 60 до 100 миллионов долларов в год. Согласно другой оценке, продажи алкоголя в Детройте в 1928 году составили 215 миллионов долларов. Рынок в Нью-Йорке, городе, превышавшем по размеру Чикаго и Детройт вместе взятые, едва ли мог стоить в то время меньше, чем 500 миллионов долларов, и если мафиозные семьи зарабатывали хотя бы одну двадцатую этой суммы, их прибыли превышали пять миллионов долларов в год.

Раньше такого не случалось. Целую отрасль промышленности – одну из самых важных в стране – правительство просто подарило гангстерам.

Для большинства обычных преступников самым поразительным в алкогольном бизнесе были не столько деньги, которые он приносил, сколько его способность размывать существующие границы в само́м криминальном мире. До 1919 года преступность была в основном делом местного населения. Банды сражались за контроль над отдельными районами крупных городов, как это делали Морелло в Гарлеме и Маленькой Италии, при этом сами банды почти всегда отличались тесной сплоченностью. Еврейские синдикаты боролись за еврейские районы Нижнего Ист-Сайда; сицилийцы и неаполитанцы оспаривали права на итальянский квартал в Манхэттене. Сухой закон смёл многие из этих барьеров. В чрезвычайно влиятельный, управляемый евреями синдикат Рейнфельда[98] входили несколько лидеров, имевших американское происхождение. Уэкси Гордон и Голландец Шульц, два весьма известных торговца контрабандными спиртными напитками 1920-х, происходили из еврейской и немецкой семей, соответственно. У Шульца (чья криминальная империя, по слухам, приносила более 20 миллионов долларов в год) было много союзников в итальянском сообществе, включая Чиро Терранову, с которым он разделил лотерейный рэкет в Гарлеме. Некоторые семьи Мафии даже начали принимать в свой состав неаполитанцев, чему благоприятствовал закат Каморры в Нью-Йорке. Вито Дженовезе, ставший одним из тех мафиози, кого больше других боялись в городе, был первым человеком из Неаполя, который таким образом поднялся к высотам реальной власти. Дженовезе определенно имел связи с Каморрой – согласно тюремным записям Синг-Синга, он был одним из последних, кто навестил Тони Паретти по прозвищу Сапожник перед казнью за убийство Ника Террановы. Однако в то же самое время он был союзником Чарли Лючано – уроженца Леркара-Фридди на Сицилии, чья звезда стремительно восходила в Мафии.