Что касается Дарвина, он тоже сохранял отношение к животным, характерное для предшествующих поколений, хотя собственноручно разрушил основания для такого отношения. Он продолжал питаться плотью тех существ, которые, по его же словам, были способны любить, обладали памятью, любопытством, рассудком и сочувствием друг к другу; он отказался подписать петицию, требовавшую от Королевского общества защиты животных пролоббировать законодательный контроль над экспериментами на животных[388]. Его последователи всячески стремились доказать, что, хотя мы – часть природы и потомки животных, это никак не меняет нашего статуса. В ответ на обвинения в том, что идеи Дарвина подрывают достоинство человека, главный защитник Дарвина Томас Гексли заявил:

Никто так твердо, как я, не убежден в огромности разрыва между цивилизованным человеком и животными; наше уважение к человеческому достоинству никак не уменьшится от признания того, что по строению и по естеству человек одинаков с животными[389].

Никто так твердо, как я, не убежден в огромности разрыва между цивилизованным человеком и животными; наше уважение к человеческому достоинству никак не уменьшится от признания того, что по строению и по естеству человек одинаков с животными[389].

Гексли – истинный выразитель современных взглядов: он прекрасно знает, что прежние аргументы в пользу огромного разрыва между «человеком» и «животными» не выдерживают критики, но продолжает верить в существование такого разрыва.

Здесь мы ясно видим идеологическую природу наших самооправданий эксплуатации животных. Отличительная черта любой идеологии состоит в том, что идеология всегда сопротивляется попыткам ее опровергнуть. Если из-под идеологической позиции выбить основания, сразу же найдутся новые – или же идеология будет спокойно висеть в воздухе, отрицая логический эквивалент закона всемирного тяготения. В случае с отношением к животным произошло скорее последнее. Хотя современный взгляд на наше место в мире значительно отличается от прежних представлений, рассмотренных в этой главе, в практиках обращения с другими животными почти ничего не изменилось. Хотя животные больше не исключены из моральной сферы, они по-прежнему теснятся у ее внешней границы. С их интересами считаются только тогда, когда они не противоречат интересам человека. Если противоречие есть – даже когда на одной чаше весов жизнь животного, полная страданий, а на другой гастрономические предпочтения человека, – интересами животного пренебрегают. Моральные принципы прошлых веков слишком глубоко укоренились в нашем сознании и привычках, чтобы на них могли повлиять новые знания о нас самих и других животных.