Не освещают эту тему и средства массовой информации. Почти каждый вечер по американскому телевидению идут программы о диких животных (или условно диких – порой животных ловят и выпускают в более ограниченное пространство для удобства съемки); но об интенсивном животноводстве можно что-то узнать лишь из немногочисленных кадров в редких специальных репортажах о сельском хозяйстве или пищевой промышленности. Средний телезритель, вероятно, больше знает о жизни гепардов или акул, чем о жизни цыплят или мясных телят. В результате бо́льшая часть телевизионной «информации» о сельскохозяйственных животных поступает из рекламы – от нелепых роликов о свиньях, которые хотят стать сосисками, и тунце, рвущемся в консервную банку, до откровенной лжи об условиях, в которых выращиваются цыплята-бройлеры. Ничем не лучше и газеты. Они рассказывают о животных только с учетом интересов людей: например, о рождении детеныша гориллы в зоопарке или об угрозах для вымирающих видов; но сельскохозяйственные методы, лишающие миллионы животных возможности двигаться, остаются без их внимания.

До недавних успехов движения за права животных, сумевшего разоблачить пару лабораторий, печально известных жестокими экспериментами, об опытах на животных было известно не больше, чем о том, что происходит на фермах. Конечно, обычному человеку не попасть в лабораторию. Хотя исследователи публикуют отчеты в профильных журналах, с журналистами ученые разговаривают лишь тогда, когда считают, что им удалось открыть что-то особенно важное. Поэтому, пока движению за права животных не удалось привлечь внимание общенациональной прессы, граждане и понятия не имели, что результаты большинства опытов на животных не публикуются вовсе, а те, что публикуются, в основном оказываются бессмысленными. Поскольку, как говорилось во второй главе, никто точно не знает, сколько экспериментов на животных проводится в США, неудивительно, что общество не имеет ни малейшего представления об их масштабах. Исследовательские центры обычно устроены так, что со стороны не видно ни завоза живых животных, ни вывоза мертвых. (В стандартном учебнике по использованию животных в экспериментах рекомендуется сжигать их трупы, поскольку от вида десятков мертвых животных, выброшенных в обычные мусорные контейнеры, «уважения к исследовательскому центру или институту у граждан не прибавится»[394].)

Таким образом, первая линия обороны видистов – невежество. Однако ее легко может прорвать любой, кто найдет время и желание дойти до истины. Невежество процветает лишь потому, что люди не хотят знать правду. Когда кто-то пытается рассказать нам, как мясо поступает на наш стол, мы нередко отказываемся: «Не говори, а то у меня аппетит пропадет». Даже те, кто уже знает, что традиционные семейные фермы пали жертвами интересов большого бизнеса, а в лабораториях ведутся весьма сомнительные эксперименты, хотят верить, что ситуация, должно быть, не так ужасна, иначе защитники животных уже приняли бы какие-то меры. Несколько лет назад доктор Бернхард Гржимек, директор Франкфуртского зоопарка и один из самых ярых противников интенсивного животноводства в Германии, уподобил незнание сограждан о таких фермах незнанию предыдущего поколения немцев о других преступлениях, тоже скрытых от большинства глаз[395]; в обоих случаях неведение, безусловно, объяснялось не столько неспособностью разобраться в происходящем, сколько нежеланием столкнуться с фактами, могущими вызвать угрызения совести; конечно, свою роль сыграла и утешительная мысль о том, что страдают, в конце концов, не те, кто принадлежит к их группе.