Сворачивание на патологический путь тотальной большевистской индустриализации и полной ломки социальной и институциональной структуры стало условием и началом радикального упрощения социальной структуры, блокирования социальной дифференциации, подавлением функциональных связей и коммуникаций между разными группами и подсистемами, восстановлением жесткой вертикали господства. Собственно, это и есть процесс контрмодернизации, стерилизующий ресурсы внутреннего, имманентного развития общества и делающего его зависимым почти исключительно от внешних условий – импорта идей, технологий, оборудования, давления гонки вооружений.

Другим вариантом признаков третьей фазы парадигмы можно считать постановку вопросов о будущем тоталитарных систем, за которыми стоят вопросы о логике разложения (объяснения) режима (причинах, факторах, условиях, социальных силах, лидерах, об организациях, интересах и т. п.) или, что не менее важно, их последствиях, поиск объясняющих ответов на вопросы воспроизводства тоталитарных систем господства, источников консерватизма или реставрации, реверсного движения после кризиса. Именно эту сторону парадигмы тоталитаризма отмечал В. Заславский[266]. Как он пишет, «наиболее обещающим направлением исследований сегодня является не просто выделение и изучение наиболее значительных черт, характеристик и институтов тоталитарных режимов, а системное описание и интерпретация их как совокупности характеристик взаимосвязанных и взаимозависимых институтов, анализируемых с точки зрения необходимости и достаточности для репродукции тоталитарной системы»[267]. Достоинства этого подхода обусловлены его системным характером, заставляющим аналитиков принимать в расчет взаимодействие различных институтов (права, СМИ, политических партий, гражданского общества, культуры) и сравнивать особенности их функционирования в разных странах.

В этом плане аналитическая работа в рамках парадигмы тоталитаризма применительно к классическим ее примерам, Германии или Италии, прекратилась, поскольку вопрос о репродукции этих режимов теоретически был снят – они были разрушены в результате победы СССР и союзников. (Правда, тут же встал практический вопрос о денацификации и дефашизации этих стран, который в определенном плане заменил необходимость концептуального продумывания судьбы тоталитарных систем.) По отношению к СССР эти вопросы оказались табуированными и по существу не поднимаются до сих пор. Другими словами, общество и элиты оказались совершенно не готовыми к осмыслению проблем предстоящих реформ, трудностей переходного периода и характера мер защиты новых и слабых институтов демократии и права[268].