5. Падение популярности Ельцина как символа либерализации и лидера демократического транзита и прозападного курса объясняется не только тяжелым материальным положением основной массы населения, моральными просчетами при реализации политики приватизации, дискредитировавшей его команду реформаторов[285], но и неприятием его силовой политики в отношении политических противников, непрекращающейся грызней околовластных группировок и развязыванием войны в Чечне. Его ставка на спецслужбы и армию являлась вполне логичным решением для авторитарного правителя, но не демократа-реформатора. Никакого другого ресурса в условиях коллапса власти и паралича управляемости, кроме экстраординарных (внеправовых) ресурсов политической полиции и манипуляции общественным мнением, у ельцинского клана не было. Все прочие ведомства могли действовать только в рамках своей компетенции, КГБ – ФСБ имели доступ к неформальной информации и инструментам внеправового и внутриаппаратного воздействия. Начиная с 1995 года целью ельцинского режима стало сохранение своей власти любыми средствами, что и привело через пару лет к полному вытеснению из госаппарата сторонников реформ и правового государства. Постсоветская бюрократия сама по себе стремилась восстановить в новых, послекризисных условиях прежние формы массового управления для обеспечения завоеванного положения и собственного благосостояния (приватизации госсобственности, приобретения новых активов, привилегий, средств власти и пр.), поскольку ничего другого не знала и не умела. Поэтому к концу 1990-х в госаппарате ключевые позиции уже занимали силовики, представители консервативного второго или даже третьего эшелона советской бюрократии. Процесс рутинизации краха советской системы завершился. На это потребовалось 8 лет.

6. Интересы политического класса. Неконституционные органы власти. Интересы этого утвердившегося нового политического класса заключались не только в удержании власти, но и в захвате собственности, ее перераспределении, защите и сохранении полученных ресурсов господства. Назначение Путина (технического премьера, удобного преемника), не имеющего, как казалось «семье» Ельцина, собственных амбиций, символизировало для госаппарата тенденцию реставрации прежней системы, но уже в виде сурковской «управляемой демократии». По существу, это означало конец собственно «политики». Усталость и апатия населения облегчали процесс реверсного развития. Все усилия путинской команды направлены на последовательное выдавливание следов и остатков институциональных принципов «демократии» перестроечных лет и деятельности команды «реформаторов»: остается лишь то, что соответствует интересам плутократии. Так, под видом «реформы» судебной системы и обеспечения «независимости суда» была проведена полная реорганизация этого института. Из автономной и самостоятельной ветви власти (так она была продекларирована в Конституции 1993 года) суд превратился в подчиненную Администрации президента централизованную судебную бюрократию, продолжение полицейского государства[286]. И это был лишь первый шаг к выхолащиванию Конституции. Реальная власть отдавалась Администрации президента – неконституционному органу, установившему контроль над кадровыми назначениями в регионах, процедурой выборов, законодательной инициативой депутатов, как и самой процедурой селекции кандидатов в депутаты. Очень скоро были кастрированы и полностью подчинены не только суд, но и парламент (а значит, законодательная и контрольная деятельность оказались в полной зависимости от администрации президента), то есть восстановлена, пусть и на другой основе функционирования, вся система централизованного вертикального управления государством и общественными процессами. Вместе с этим оказались подавленными идеи гражданского контроля силовиков, разрабатываемые в различных вариантах планов децентрализации КГБ – ФСБ, полиции, создания муниципальной полиции, выборности руководителей местной полиции. Будучи подчиненными Администрации президента, правоохранительные органы – суд, Следственный комитет и прокуратура – утратили не только независимость, но и разделение своих компетенций, функции обеспечения правосудия и правопорядка. Другими словами, несмотря на свои межведомственные войны, они стали основой единой репрессивной машины[287].