Черты «советского человека»

Исходная социальная «игра» строилась как принудительная идентификация человека с государством. Советский человек – это государственный человек. И не только потому, что государство являлось единственным работодателем, но и потому, что оно выступало как орган социальной защиты и обеспечения. Безальтернативность патерналистского (как бы «заботливого», попечительского) государства делает его монопольным держателем и интерпретатором всех коллективных ценностей, значений всего социального целого. В данной системе координат отдельный индивид не имеет собственной ценности или независимого от государства значения: социальную определенность он может получить только в качестве носителя функциональных характеристик системы – «винтика» государственной машины.

Величие тотального государства предполагает и требует полной самоотдачи индивида и признания своей ответственности перед ним, то есть подчиненности человека коллективному целому. Само это «величие» основано на таких легитимирующих идеологемах, как «первое в мире социалистическое государство», «свободное от эксплуатации», обеспечивающее «справедливое», то есть равное распределение всех благ, устремленное в будущее, являющее собой пример для других стран, самое большое по своей территории, обладающее самой мощной армией и т. п. Поскольку любые открытые сомнения в правильности такого понимания, в легитимности этой власти расцениваются как проявления в лучшем случае – идеологии отсталых категорий населения, в худшем – солидарности с враждебными «классами» (или государствами), то их носители подлежат изоляции, становясь объектом внимания карательных органов. Тем самым признается, что отношения внутри социума строятся в первую очередь на насилии (или его угрозе), лишающем отдельного индивида (все равно – лояльного подданного или критика) значений самодостаточности, автономности, ценности.

Возникает пара: полнота ценностных значений (сакрализация нуминозного) государства <—> минимизация значений индивида (обесценивание отдельного человека). В конечном счете люди и сами начинают определять себя в категориях бескачественной массы: как «простых», «открытых», «терпеливых» (пассивных, то есть не участвующих в политике), но обретающих максимум семантической полноты значений только по отношению к внешнему миру. «Мы» (как тотальное государство) становимся гражданами «великой державы», «империи», обладающей правом диктовать свою волю другим странам и народам. Сила (потенциал насилия, военного или полицейского) в этой системе координат выступает как единственный критерий символической значимости и маркер социального статуса (в мире или внутри страны). Оправдание такого порядка производится путем апелляции к героическому прошлому СССР или имперской России (к славе отечественного оружия, мифам русского милитаризма, колонизационным войнам, эпохам завоеваний и расширения территории российского государства в XVI–XIX веках, но также к моральному авторитету победителя в войне с нацистской Германией, наконец, к обладанию ядерным оружием).