Уже из этого перечисления (которое можно продолжать) эмпирически устанавливаемых характеристик массового посттоталитарного сознания (объединяемых в понятии «советского человека») становится очевидным, что специфика посттоталитарной антропологии обусловлена не просто (или не только) инерционностью институтов, оставшихся от предыдущих эпох тоталитарного режима и последовавшей эволюции государственной машины. «Институциональная инерционность» является слишком слабым, внешним объяснением гетерогенности советского человека. Эта версия предполагает всего лишь констатацию все более заметной неравномерности развития разных институтов, разной скорости трансформационных процессов, идущих в посттоталитарном обществе, но она ничего не говорит о причинах этой трансформации. Более того, сама эта неравномерность может быть замечена и осознана лишь с проективной (или идеалистической, ценностной) точки зрения на желаемый ход событий. Мы вынуждены – чисто методически, а не содержательно – дистанцироваться от нашего материала, тем самым занять некоторую гипотетическую или аналитическую позицию, делающую возможной «объективацию действительности» (транзитология, модернизация или демократизация), чтобы иметь возможность сравнения полученного материала с какой-то абстрактной моделью (построенной по принципу «теоретического отнесения к ценности»)[343].

Суммируя ряд описаний отдельных черт советского человека, Левада следующим образом определял его основные черты: принудительная самоизоляция, государственный патернализм, эгалитаристская иерархия, имперский синдром. Советский человек – «это массовидный человек (“как все”), деиндивидуализированный, противопоставленный всему элитарному и своеобразному, “прозрачный” (то есть доступный для контроля сверху), примитивный по запросам (уровень выживания), созданный раз и навсегда и далее неизменяемый, легко управляемый (на деле, подчиняющийся примитивному механизму управления). Все эти характеристики относятся к лозунгу, проекту, социальной норме, и в то же время – это реальные характеристики поведенческих структур общества»[344]. По своему происхождению «советский человек» – человек мобилизационного, милитаризированного и закрытого репрессивного общества, интеграция которого обеспечивается такими факторами, как враги (внешние и внутренние), а значит, «оправданностью» требований быть лояльными к власти, «защищающей» население. Для этого человека государственный контроль привычен (он не может вызывать открытого возмущения или недовольства), равно как и ответное и столь же привычное самоограничение (принудительный «аскетизм» потребительских запросов и жизненных планов)[345].