Чтение русских стихов сквозь призму английского языка оказалось занятием столь же заразительным (докладчику немедленно стали подсказывать дополнительные варианты), сколь и рискованным: некоторым слушателям эта методика показалась чересчур произвольной. Однако докладчик убедительно парировал возражения, подчеркнув, что он предлагает читать с помощью английского кода не все слова, а лишь те, которые мотивированы шекспировским контекстом. Ведь Пастернак, заметил Долинин, знал иностранные языки, в отличие от тех современных исследователей (прежде всего В. Мордерер и Г. Амелина), которые ищут иностранные подтексты повсюду, причем с легкостью меняют один языковой код на другой безо всяких мотивировок.

Олег Лекманов (Москва) назвал свой доклад «Мандельштам и Бодлер: предварительные итоги»[262]. Лекманов подчеркнул, что предшествующие исследователи, касавшиеся отношения Мандельштама к Бодлеру, это отношение недооценивали (Верлен заслонял Бодлера, а верленовские подтексты — бодлеровские), между тем Бодлер был для Мандельштама чрезвычайно важен, причем этой привязанностью к Бодлеру отмечены не только ранние годы, когда Мандельштам вводит его в «акмеистский пантеон» и начинает статью «Девятнадцатый век» с цитаты из «Альбатроса» в собственном переводе, но и более поздняя эпоха, когда в пятой главе «Разговора о Данте» Мандельштам указывает на близость Бодлера и Данте и покупает (в начале 1930‐х годов) сочинения Бодлера по-французски. Однако осмысление этого интереса Мандельштама к Бодлеру — дело будущего, подытожил Лекманов.

Второй день конференции закончился так же ярко, как и первый, — докладом Арины Волгиной (Нижний Новгород) «Автопереводы Иосифа Бродского в контексте современной англоязычной поэзии: стиховой аспект»[263]. Начав с не всегда легко воспринимаемых на слух результатов стиховедческих подсчетов, Волгина вскоре перешла к осмыслению статистических данных, и сделанные ею выводы оказались крайне любопытны и убедительны. В автопереводах для Бродского важнее всего было сохранение эквиритмичности. Ради соблюдения метрической точности он был готов пожертвовать практически всеми остальными компонентами стихотворения: метафорикой, сюжетными ситуациями, готов он был и форсировать английскую грамматику, например жертвовать служебными словами. Одним из главных препятствий оказывался сам строй английского языка. В русском и английском языке соотношение односложных и многосложных слов различно; в английском преобладают короткие слова, в русском — длинные. Поэтому для сохранения эквиритмичности Бродскому приходилось употреблять на английском много коротких слов там, где по-русски стояло меньшее количество слов длинных. Кроме того, Бродскому, который по-русски не злоупотреблял эпитетами и отдавал решительное предпочтение существительным, приходилось употреблять чуть больше прилагательных, чем в оригинальных стихах (в среднем по два дополнительных эпитета на стихотворение). По-видимому, из‐за всего этого у английских читателей и критиков Бродского возникало ощущение, что Бродский забалтывается, что его слог слишком цветист и многословен. Это, впрочем, был далеко не единственное различие между восприятием англоязычными читателями автопереводов Бродского и восприятием соответствующих русских стихов читателями русскими. Во-первых, семантический и жанровый ореол тех размеров, которые Бродский так тщательно стремился сохранить в автопереводах, в английской поэзии совсем иной. Для английского или американского уха эти размеры связываются с совсем иной сферой — прежде всего с детской поэзией. Сходным образом обстоит дело и с рифмой. Современная американская поэзия — по преимуществу нерифмованная. Но Бродский считал необходимым переводить свои рифмованные русские стихи рифмованными же английскими, сохраняя рифму порой даже в ущерб метафорике. В результате автопереводы его приобретали в глазах американцев и англичан вычурный вид. В конце своего выступления докладчица предложила различать два типа перевода: эквивалентный перевод (именно такие переводы стремился делать Бродский) и перевод адекватный (который воспринимается иностранными читателями так же, как воспринимался оригинальный текст соотечественниками автора).