Георгий Левинтон (Санкт-Петербург) назвал свой доклад «Перевод или цитирование оригинала?»[268], речь же он вел о предмете, который изучает уже много лет, — о поэтическом билингвизме и билингвических каламбурах в переводах. Левинтон начал доклад с утверждения, что обычно все, кто рассуждает о переводе, исходят из того, что перевод предназначается только для одноязычного читателя, который в момент чтения держит в уме лишь текст перевода. Между тем возможен и совсем иной подход к переводу: в этом случае переводчик предназначает его для двуязычной аудитории, способной сравнивать перевод с оригиналом. В XVIII веке это было нормой (о таких переводах-состязаниях писал Г. Гуковский). В дальнейшем ситуация несколько изменилась, однако в переводах XIX и XX веков можно найти подобные билингвические каламбуры, отсылающие русских читателей к оригиналам. Например, когда в переводе Курочкина из Беранже читаем: «Господин Искариотов приближается сюда», то в слове «сюда», поставленном в конце строки, можно увидеть отсылку к Judas (Иуда) оригинала, стоящему во французском стихотворении в той же самой позиции. Оригинал, таким образом, начинает играть для перевода роль подтекста. Брюсов переводит стихотворение Готье «Кармен», и место французской строки «le diable la tanna» [дьявол выдубил ее кожу] в русском тексте занимает строка, кончающаяся словом «Сатана». Пастернак переводит слова «to muddy death» [грязная смерть] из четвертого действия «Гамлета» как «в муть смерти» (этот перевод Левинтон назвал иконическим). Гумилев в переводе стихотворения Готье ставит на место французской строки с упоминанием Фауста (Faust) строку, где Фауста заменяют двое: Мефистофель и «хвост» («Как Мефистофель прячет хвост»), в чем можно усмотреть издевательство Гумилева над французской манерой произносить все иноязычные имена на французский манер (французы произносят Фауст как «Фост»). Наконец, украшением коллекции билингвальных каламбуров стала вариация поэта Хвостенко на тему колыбельной из оперы Гершвина «Порги и Бесс»: «Summertime, and the living is easy» — «Сям и там давят ливер из Изи». А также фраза из анонимного перевода «Нескромных сокровищ» Дидро: «Как на галерах: гребешь — не выгребешь», в которой, впрочем, подтекстом служит не иностранный, а вполне русский язык.

Завершилась конференция мощным музыкальным аккордом: Борис Кац в докладе «Музыка как проводник европейской поэзии в русскую культуру» рассказал о том, каким образом музыка влияла на проникновение западноевропейской поэзии в Россию и на восприятие этой поэзии русскими читателями и слушателями. Если все вплоть до чеховского подвыпившего чиновника Козявкина и сына турецко-подданного Остапа Бендера легко цитируют наизусть перевод стихотворения немецкого поэта Рельштаба, выполненный Н. Огаревым, то причиной тому не сверхъестественные достоинства текста «Песнь моя, лети с мольбою…», а сопровождавшая его музыка Шуберта. Если все помнят слова «Спи, моя радость, усни…», то опять-таки не потому, что немецкий поэт Готтер был так уж талантлив, а потому, что эти слова сопровождает всем знакомая музыка, вдобавок приписываемая — и совершенно безосновательно — Моцарту. Впрочем, все эти примеры, приведенные Б. Кацем, были лишь подступом к главной теме его доклада: сопоставлению трех «Лесных царей» — баллады Гёте, баллады Жуковского и дословного перевода Гёте, сделанного Мариной Цветаевой в статье, посвященной сопоставительному разбору стихов Гёте и Жуковского[269]. Сама по себе мысль о том, что Цветаева в своем дословном переводе отнюдь не так верна гётевскому оригиналу, как она это декларирует, что она преувеличивает некоторые моменты немецкого текста, прежде всего тревогу, ужас, «сердцебиенность» и дрожь, которые этот текст навевает, — мысль эта с той или иной степенью подробности уже высказывалась в научной литературе, в частности в давней (1987 года) книге А. Немзера о Жуковском. Однако никто до сих пор не объяснил, почему Цветаева читает Гёте именно так, а не иначе, почему она слышит в тексте эту самую дрожь, а Лесному Царю (существу, что ни говори, мужского пола) приписывает женскую соблазнительность. Б. Кац предложил объяснение музыкальное: дал аудитории прослушать четвертого «Лесного царя» — балладу Шуберта на слова Гёте в исполнении Фишера-Дискау в сопровождении Джеральда Мура. И после того, как романс прозвучал, словесные комментарии оказались практически не нужны. Стало ясно, что Цветаева читала Гёте сквозь призму своих слушательских впечатлений, а этот романс Шуберта она знала с детства (чему свидетельством соответствующее место из автобиографического очерка «Мать и музыка»). Указание докладчика на то обстоятельство, что очерк Цветаевой «Два лесных царя» был впервые опубликован в сборнике «Мастерство перевода», в редколлегию которого входил Ефим Григорьевич Эткинд, стало достойным завершением Четвертых Эткиндовских чтений.