Симпатии Лиланда (как и Мишле) были, по-видимому, на стороне угнетенных, которых в данном случае представляли ведьмы. Сам Лиланд активно участвовал в революции 1848 года во Франции и, таким образом, был революционером-практиком, чего никак нельзя сказать о его французском предшественнике в области изучения колдовства[1092]. Поэтому Рональд Хаттон предположил, что «Арадия» была написана для «отражения (радикальных) политических воззрений самого Лиланда», но такое мнение вызвало сильные возражения у Часа С. Клифтона, который доказывал, что, напротив, Лиланд вовсе не был радикалом[1093] [1094]. Сколько-нибудь четкие выводы насчет его политических взглядов сделать довольно трудно, как и насчет его позиции по вопросу о женской эмансипации. Роберт Матизен, отталкиваясь от других работ Лиланда, утверждает, что тот, по-видимому, «пришел к довольно твердому мнению о равенстве мужчин и женщин, что было необычно для его эпохи»[1095]. Однако Лиланд, насколько известно, не был активистом феминистского движения, пусть даже положение женщин становилось предметом его интереса не только в книгах, но и в ранних журналистских работах[1096]. И все равно, как мы уже видели, подобные тенденции явно присутствуют в «Арадии», во всяком случае, это видно в его рассуждениях о том, что оба пола дополняют друг друга, но при этом равны, и признает, что женщины подвергаются угнетению, и находит этот факт прискорбным. Марион Гибсон ставит вопрос о том, надеялся ли Лиланд изменить общество, рассказывая о существовании религии, средоточием которой были женщины и свобода[1097]. Из-за отсутствия каких-либо документов этому вопросу так и суждено остаться без ответа, хотя, пожалуй, утвердительный ответ выглядел бы вполне правдоподобным. Пусть «Арадия», наверное, и не помогла исполниться таким надеждам на возможные общественные перемены, но, по крайней мере, она повлияла на нескольких других авторов. Она по праву принадлежит к второстепенной, хоть и спорной, классике в этой области, поскольку способствовала закреплению взглядов на историческое ведьмовство как на разновидность феминизма[1098].

Как и Гейдж, Лиланд питал давний и стойкий интерес к эзотерике. Еще не достигнув 18 лет, он прочитал в подлиннике, на латыни, труд Агриппы Неттесгеймского «Оккультная философия в трех книгах» (1531). Позже, учась в Принстонском университете, он в основном уделял время неоплатонической философии, теургии и герметическим сочинениям, а еще с Гражданской войны он водил дружбу с полковником Генри Стилом Олкоттом (который позднее стал соучредителем Теософского общества)[1099]. Увлечение эзотерикой даже подтолкнуло Лиланда к более или менее серьезным попыткам совершить те самые обряды, которые он реконструировал в «Арадии», а именно вызвать духов-помощников[1100]. То колдовство, о котором писал фольклорист, предположительно было живой традицией, и, соответственно, он подчеркивал в своей книге преемственность между ведовством стародавних веков и нынешними явлениями (даже весьма далекими от итальянской народной культуры) в большей степени, чем это делал Мишле. Ведьма, писал Лиланд, была «некогда реальным фактором или большой силой в бунтарской общественной жизни, и вплоть до нынешнего дня — свидетельства чему можно встретить в большинстве романов — считается, что есть в женщине нечто странное, таинственное и непостижимое, чего ни она сама, ни мужчины не могут объяснить». Упоминание о романах служит здесь, по-видимому, отсылкой к многочисленным изображениям таинственных и опасных женщин в современной Лиланду литературе (см. главу 6). Затем он добавляет: «Ибо каждая женщина в душе — ведьма»[1101]. Была одна писательница, которая придерживалась таких же взглядов на представительниц своего пола. Об этой британской путешественнице, публиковавшейся под псевдонимом Джордж Эджертон, мы сейчас и поговорим подробнее.