Все они в упор не замечали того вечного буйства, того неукротимого первобытного яростного темперамента, который дремлет даже в самой кроткой, лучшей женщине. В самой глубине, под толщей веков послушания, горит эта первобытная черта, неукротимое качество. Оно может затаиться, но его никогда не вытравишь никакой культурой — это лейтмотив женского ведьмовства и женской силы[1109].

Женщины, которые не скрывают в себе этой истинной, дикой природы, нагоняют ужас на мужчин. Когда писатели вроде Стриндберга или Ницше обнажают в женщине эту сердцевину, больше всего оскорбляются мужчины, — так думает героиня рассказа[1110]. Эти ее размышления прерывает любитель рыбалки — он спрашивает: «Мечтаешь или гадаешь о будущем? У тебя вид как у пророчицы. Мне кажется, ты — наполовину ведьма!» Она отвечает: «А разве не все женщины таковы? Понадеемся, что я — для своих друзей — белая ведьма»[1111]. Однако, похоже, все оказывается не так, потому что позже он обвиняет ее: «Ты дала мне что-то — что-то такое, что со мной останется, — какую-то адскую потребность. Ты должна быть довольна. Я же адски несчастен»[1112]. Затем в разговоре с ним она связывает колдовство с женской эмансипацией и дает ему понять, что в той картинке будущего, которую он рисует ей (как они вместе плывут по миру в лодке), ее привлекают лодка и свобода, а не он сам: «Разве ты не понимаешь, где здесь чары? Это — свобода, свежесть, смутная опасность, неизвестность. В этом для меня колдовство, да что там — для каждой женщины!»[1113] Во время их последней встречи он с отчаянием бросает ей: «Ах ты, ведьма!»[1114]

Эджертон использует метафору ведьмы в «Поперечной линии» столько раз, что ее можно назвать главным мотивом этого текста. Она показывает свободную, самостоятельную и чуждую условностям женщину, как бы вводя в современную эпоху мятежных ведьм-феминисток со страниц Гейдж и Лиланда. Правда, для полноты картины здесь недоставало дьявола, но произведения Эджертон, должно быть, во многом помогли утвердиться общему представлению о ведьмах, традиционно рисовавшихся сатанистками, как о символе женской силы и независимости. В самом крайнем случае, можно считать, что ее рассказы подвели более прочную культурно-логическую основу под изображение явно сатанических ведьм как феминисток. Поскольку писатели вроде Эджертон внедряли понятие о несатанической ведьме как об эмансипированной женщине, становилось легче воспринимать сатанических ведьм под таким же углом.