Вскоре после выхода первого издания романа произошел скандал, вызванный спорами о том, кто мог послужить реальным прототипом Софор. Уже в наши дни исследователь Майкл Р. Финн предположил, что имя Софор д’ Эрмеленж могло в шутку отсылать к имени непорочной героини Рашильд — Эрмионы де Массианж из «Минетт» (1889). Однако в ту пору Жан Лоррен заявил, будто портрет Софор списан с самой Рашильд — возможно, в отместку за то, что та отвергла Мендеса, пытавшегося соблазнить ее[1562]. В другой публикации Лоррен намекал на связь между образом Софор и еще одной дамой, и этот намек уже возымел серьезные последствия. В декабре 1891 года L’ Écho de Paris напечатала статью Лоррена о юности некой Матильды де Морни (1863–1944), больше известной как Мисси, которую он назвал «Мизи, ставшей недавно Мефистофелой Мендеса». По словам Лоррена, эта изуверка и злодейка стала причиной гибели новорожденного ребенка одной из своих подруг. За эту статью, необычайно задиристую даже для такого заправского скандалиста, как Лоррен, его привлекли к суду и оштрафовали на внушительную сумму — 3000 франков[1563].

Притом что на Мендеса явно повлияли медицинские труды, где лесбийство рассматривалось как разновидность наследственной дегенеративной болезни, сам он тоже, возможно, стал источником влияния на других. Об этом говорит Хэвлок Эллис, бегло упоминая «Мефистофелу» при обсуждении «женщин-инвертов» в работе «Исследования психологии секса: сексуальные инверты», опубликованной через семь лет после книги Мендеса[1564]. Прежде чем написать свой авторитетный труд, Эллис съездил в Париж и пробыл там три месяца, активно беседуя с французскими литераторами, которые затрагивали тему гомосексуальности в своих произведениях[1565].

Ад, гомосексуальность и сатанинская гордость: опровержение предсмертной проповеди Магало

Ад, гомосексуальность и сатанинская гордость: опровержение предсмертной проповеди Магало

А теперь давайте рассмотрим некоторые ключевые сцены и темы этого романа. Вначале мы ознакомимся с красноречивой тирадой Софор в защиту гомосексуальности, где заодно она признается в принятии демонизма и даже в солидарности с Сатаной. Наиболее мощно эти убеждения выражены в мысленном отказе (во внутреннем монологе) от осуждения собственного образа жизни.

Магало, лежа на смертном одре, обращается к Софор с длинной речью-проповедью, надеясь наставить ее на путь истинный. «Правота — за буржуа, — заявляет она. — Они живут спокойно и спокойно умирают»[1566]. Бог, утверждает она, карает тех, кто преступает его законы, и лесбийство придумал Сатана: «Это он, должно быть, надоумил женщин ласкать друг друга, чтобы погубить нас и чтобы разозлить Бога»[1567]. И она сама, и Софор, заключает Магало, — жертвы бесовской одержимости. Рассказчик воздерживается от высказывания каких-либо собственных соображений по этому поводу. Ближе к началу романа он указывает на параллели между демонологическим понятием об одержимости нечистыми духами и кривляньем истеричек, пациенток Шарко, и замечает, что, если такие злые существа действительно способны вселяться в людей, «тогда в баронессе Софор д’ Эрмеленж наверняка обитает какой-нибудь мрачный бес или мрачная бесовка — ведь эти искусители наверняка бывают обоих полов: более грубые — мужского, а более коварные и вкрадчивые — женского»[1568]. Этот бес, сообщает рассказчик, и наделил Софор «нечистой славой и не ведающей сомнений гордостью за несравненный грех»[1569].