В потемках женских чар мгновенно крепнет власть, И ночью лунною легко от них пропасть. И пастухов не раз смущало наважденье — Вдоль рук ее нагих — зеленых змей скольженье. В полночный час звезда красу ее венчает, То доброту она, то злобу источает
В последней строке из процитированного отрывка отразился типичный для поэтессы портрет ведьм, лесбиянок и демонов — как существ морально неоднозначных, зыбких. В этом смысле ее описания — не всегда простое переворачивание терминов и понятий (превращение зла в добро). Скорее, это намек на то, что все устроено сложнее и тоньше и не стоит принимать как данность культурные категории и мифы, или — что нужно принимать не только светлые стороны мира, но и темные тоже. А еще здесь можно усмотреть «очеловечивание» роковой женщины — и мысль, что она, как и большинство из нас, не слишком хороша, но и не запредельно дурна. Конечно, в такой деконструкции заключен определенный парадокс: ведь «хорошая» роковая женщина — это уже не роковая женщина по определению.
Книга, которая «открыла неведанные сады»: Вивьен читает «Мефистофелу»
Книга, которая «открыла неведанные сады»: Вивьен читает «Мефистофелу»
Мы неоднократно обращали внимание на те примеры, из которых явствует, что источником вдохновения для Вивьен была «Мефистофела». В целом в ее отношении к мужчинам явно улавливается перекличка с внутренними монологами героини Мендеса, которая «глумилась над супружеством» и мстила за унижения первой брачной ночи, торжествуя над «мужьями и любовниками»[1695]. Такой женщине, как Вивьен, роман Мендеса предлагал особую тактику: превратить буквальную демонизацию лесбиянок в выражение протеста, чтобы пнуть гетеронормативную патриархальность прямо в промежность (если прибегнуть здесь к грубой метафоре). Сатанинский дискурс, который использует Вивьен, часто объясняют тем, что в юности она находилась под сильным влиянием Бодлера, но нам не менее важным источником вдохновения кажется Мендес[1696]. В романе «Мне явилась женщина» Сан-Джованни — одна из двух героинь, выступающих в роли альтер эго самой писательницы, — рассказывает о том, насколько важна для нее книга Мендеса:
Чтение «Мефистофелы» открыло мне неведомые сады и дорогу к незнакомым звездам. Я восхищалась этой книгой, несмотря на безвкусицу некоторых глав, где буржуазная мораль вступает в законный брак с расхожей мелодрамой. Тогда-то я и поняла, что боязливые губы могут без отвращения соединиться с другими губами — более знающими, но не менее робкими. Я поняла, что на земле цветут волшебные поцелуи — без сожалений и угрызений[1697].