Для Вивьен, которой внушали отвращение и гетеросексуальная любовь, и ее возможное последствие — беременность (это чувство отразилось в стихотворении «Тринадцать»), важно было подчеркнуть бесплодность связи Лилит с Сатаной. Вместо детей от их союза рождаются «порочные» мечты и «яды мятежа и сладострастия», что можно понять как намек на лесбийскую сексуальность и на тот бунт против общественных нравственных норм, который она собой представляет. Пожалуй, несколько удивляет то, что Сатане, который здесь — в отличие от «Мирской Книги Бытия» — последовательно обозначается местоимением «он» (il), удается породить такое потомство благодаря сексуальному союзу с Лилит: ведь мы помним о бескомпромиссном гиноцентризме и о лесбийском изоляционизме Вивьен в большинстве других текстов. Правда, Сатана принял змеиное обличье, так что здесь происходит не обычное гетеросексуальное соитие, а что-то вроде метафизической зооэрастии (ну, к тому же нельзя требовать от писателя полной последовательности всегда и во всем).

А как тогда быть с «порочностью» и со сравнением с Ангелами Зла? Подобные слова следует понимать под углом общей декадентской Umwertung aller Werte («переоценки всех ценностей»), к которой приложила руку и Вивьен, и расценивать как пример семантической инверсии вроде тех, что предпринимал Пшибышевский. Ровно то же, что Пшибышевский проделывал с понятием Entartung («вырождение», «дегенерация»), возвышая его и представляя как нечто благородное и полезное, а попутно и вымазывая грязью все «нормальное», Вивьен проделывала с понятием лесбийства. С типично декадентской неоднозначностью она то пыталась изображать гомосексуальность как нечто естественное, то любовалась им как чем-то противоестественным и дьявольским. Избирая последний путь, она переворачивала привычные культурные представления об искусственности (и о Сатане) и превращала их в положительные означающие. Выбирая же первую стратегию, она одновременно прибегала к конфронтационному переосмыслению понятий, — например, в романе «Мне явилась женщина» (во втором издании, 1905) называла гетеросексуальность «неестественной страстью»[1675]. В оригинальном же издании этого романа (1904) можно найти еще более крепкие выражения — когда Сан-Джованни, возмущенная самой мыслью о том, что женщинам положено влюбляться в мужчин, заявляет: «Я с трудом могу вообразить подобное отклонение чувств. Даже садизм и изнасилование детей кажутся мне гораздо более нормальными»[1676]. Маннинг находит это высказывание «почти карикатурным в своем экстремизме»[1677]. Однако тактика семантической инверсии, заметная в обоих подходах Вивьен, хорошо согласуется с более радикальными и бунтарскими формами декадентского дискурса, преобладавшими в ту пору[1678]. Изображение Сатаны как однозначно положительной фигуры в «Мирской Книге Бытия» находилось в полном соответствии с этой декадентской контрдискурсивной стратегией — переворачивать все и вся вверх тормашками.