А теперь давайте обратимся к самому тексту «Истории Мэри Маклейн», который, по контрасту с приведенным выше «изложением», отличается тематической сложностью и многомерностью, хотя, действительно, он почти так же изобилует повторами, как можно подумать, познакомившись с этой пародией.
«Кто говорит, что Дьявол недруг тебе?»: «История Мэри Маклейн»
«Кто говорит, что Дьявол недруг тебе?»: «История Мэри Маклейн»
В книге, хотя формально она представляет собой дневник, по-настоящему ничего не происходит. Она состоит в основном из мыслей автора о самых разных вещах, почти без отвлечения на какие-либо внешние события, а начинается со следующего заявления: «Я, девятнадцатилетняя девушка, собираюсь сейчас написать полный и честный автопортрет Мэри Маклейн, равной которой нет во всем мире. В этом я убеждена, потому что я — странная». В чем же состоит эта странность? Она тут же перечисляет качества, которые, по ее мнению, свидетельствуют об этой странности, и подчеркивает свою непохожесть на других и остроту своих чувств. Как мы узнаем позже, среди этих «странных» характеристик, скорее всего, должна была оказаться гомосексуальность, но пока она о ней не упоминает. Далее Маклейн заявляет о своих «широких взглядах», называет себя «гением» и «философом собственной прекрасной перипатетической школы»[1968] [1969]. Ее философские созерцания и обращенные вглубь себя размышления выливаются в неотступную жалость к себе, пронизывающую весь текст, а самое емкое выражение гложущая автора душевная боль находит в записи от 22 февраля, состоящей из одной строчки: «Жизнь — жалкая штука»[1970]. Впрочем, это не единственное ее настроение: на протяжении всей книги автор мечется от радостного жизнеутверждения к глубоко болезненному пессимизму. Как мы еще увидим, ликующее прославление жизни тесно связано в мировоззрении Маклейн с Сатаной, и она заявляет: «Дьявол подарил мне мою собственную философию» и риторически вопрошает: «Кто говорит, что Дьявол недруг тебе? Кто говорит, что Дьявол не верит во всемилостивый закон Воздаяния?»[1971] Кроме того, она сама называет источником своего писательского вдохновения дьявольское начало: «Между мною и дьяволом действует мысленное телеграфное сообщение, потому-то многие мои мысли столь чудесно выхолены, надушены и раскрашены»[1972].
Притом что Маклейн всячески выпячивала свою уникальность и полнейшую самобытность (пусть даже на ее идеи влияло прямое телепатическое общение с Сатаной), она все же признает некоторое сходство между собой и лордом Байроном и русско-французской художницей и мемуаристкой Марией Башкирцевой (1858–1884)[1973]. Башкирцева в своем (опубликованном посмертно) дневнике резко критиковала давление, которое общество оказывает на женщин вообще и в той парижской художественной среде, где она вращалась на рубеже веков, в частности[1974]. Маклейн разделяла ее возмущение, хотя социум, в котором она сама испытывала похожие чувства, был куда менее ярок и живописен: она жила в городе Бьютт в штате Монтана и по мере сил старалась терпеть «пресное и одинокое существование» с родными[1975]. Уже во второй по счету дневниковой записи она жалуется на ограничения, навязываемые женщинам, заявляет, что если бы родилась мужчиной, то «оставила бы в мире глубокий след [своей личности]», и предрекает себе унылое будущее[1976]. И тут же восклицает: «О добрый Дьявол, избавь меня от него!»[1977] С этого момента главной темой текста становится Сатана как спаситель, как символ освобождения. На той же странице, где Маклейн сетует, как тяжело быть женщиной, она сообщает: «Дьявол — вот единственный, к кому нам остается прибегать»[1978]. Как проницательно выразилась Кэтрин Халверсон, мольбы о помощи, с которыми Маклейн вызывает к Люциферу, «одновременно шутливы — и абсолютно серьезны»[1979].