Иногда поклонницам таланта Маклейн хотелось привести какие-то оправдания этому столь любимому ею мотиву. Хэрриет Монро, писавшая для Chicago American (в мае 1902 года), заявила: «Взять, к примеру, всю эту болтовню про дьявола. Какая же молодая девчонка, наделенная воображением, пусть даже самая безгрешная, не предавалась мечтам о храбром и скверном герое-покорителе, который обожал и мучил бы ее?»[1963] Здесь Монро сводит образ Сатаны к чему-то совсем уж земному — как, впрочем, порой, давая интервью, поступала и сама Маклейн (возможно, под некоторым давлением), — то есть просто к символическому обозначению смертного мужчины определенного типа. Однако, как еще будет продемонстрировано, такое истолкование явно противоречило некоторым местам в ее книге, да и Сатана у Маклейн не только служит предметом любовного томления, а наделен и многими другими функциями.

Имя Маклейн можно встретить в самых разных публикациях того периода. В сатирическом «Дурацком словаре» (1904) Гидеона Вёрдза приводилось следующее определение дьявола: «Старый мерзавец, упоминающийся в Библии, ныне, как сообщается, обручен с Мэри Маклейн», а рядом был помещен рисунок с изображением счастливой парочки[1964]. Подобные пародии на дьявольскую невесту из Бьютта печатались довольно часто. В Anaconda Standard вышла еще одна пародия, где Маклейн объявляла саму себя сатаническим культурным героем: «О-о, на меня обрушивается проклятье Прометея… Горе гению, горе взобравшемуся на небеса, горе похитителю огня!»[1965] В том же тексте ей приписывалось сатанинское многобожие:

Если существует не один дьявол, а множество, то я люблю их всех, всех, всех, люблю до неописуемого безумия и невыразимого умопомрачения. Приди же, Сатана, Люцифер, Ариман, Велиал, Самаэль, Замиэль, Вельзевул, Титан, Шедим, Молох, Асмодей, Мефистофель, Аваддон, Аполлион, приди, один, придите, все, и эта скала слетит со своего прочного основания в один миг со мною, если только я не полечу прямо в твои стальные объятья. Я не многобожница — я многодьявольница. Опасаясь обойти вниманием кого-нибудь из усердных и достойных сил тьмы, я поставлю жертвенник с посвящением «неведомому дьяволу»[1966].

В другом примере — из The World, где предметом краткого сатирического пересказа стала вся дебютная книга Маклейн, — мы читаем следующее:

Утром я встаю; ем три раза перед завтраком; мою пол; немного пишу; громко зову дьявола и ложусь спать. (Затем это предложение повторяется еще три раза — чтобы высмеять однообразие жизни, описанной в книге Маклейн. — Примеч. авт.) …О, добрый дьявол, помоги мне продать мою книгу! …Дьявол избегает меня, напрасно я докучала ему… Дьявол еще не пришел, но я живу надеждами… О, дьявол, дьявол, дьявол, как ты дьявольски дьяволичен, и с каким безумным нетерпением я жду твоего прихода! …Вы любили когда-нибудь аммиачную красавицу? Я — да. Я могла бы провести остаток жизни с нею и с дьяволом… Если я вычеркну проклятья и дьявола, что тогда останется?[1967]