Но в бытии борьба развернулась между Битовым и Латыниной. Латынина, очевидно, мобилизовала "заграницу", включая Синявского, и своею нечестностью победила нечестность Битова. Хотя Маканин, конечно, потом реванш взял (смотри список последующих лауреатов). Что же касается Марка Харитонова, то я кое-что написанное им читал, но, признаюсь, только в газете. Интервью с первым лауреатом премии Букера пошли косяком. И вот одно я читал. Оно меня кое-чем заинтересовало, именно кое-чем, а не в целом. В целом безликое, но притом чуть ли не с газетный столбец посвящено был вопросу о месте рождения Марка Харитонова. То есть его о том не спрашивали. Он сам поднял этот вопрос, настойчиво объясняя, почему он, столичный, тем не менее, родился в Житомире, о чем свидетельствует паспорт.

Произошло это случайно: мать, кажется, гостила у родственников. Или нет ─ какие могут быть в Житомире, в черте оседлости, пусть и бывшей, у столичных, таких, как Л. Клейн и М. Харитонов, родственники! Это обо мне столичный Л. Клейн написал, что я из черты оседлости. Да, из черты, я не возражаю против черты, по крайней мере той, которая отделяет меня от Клейна и от некоторых других, пусть и с громкими именами. Но Марк Харитонов против черты, о которой свидетельствует его паспорт, возражает. Кажется, вообще это произошло случайно. В дороге чуть ли не. Приехали в город Житомир, носильщик пятнадцатый номер... Мать Харитонова была на сносях, ее вынесли прямо в житомирский роддом.

Так родился будущий первый лауреат первой премии Букера. Ларчик, то есть сундучок просто открывался, но я после такого ларчика, то есть сундучка, конечно уж читать Харитонова не стал. Для меня чтение это прежде всего общение не столько с текстом, сколько с личностью автора. Личность же мне после чтения газеты стала настолько понятна, что и романных разъяснений не надо. Однако, меж тем, он ─ любимец интеллигенции в отличие от меня, судя по такой заботе о нем за мой счет: помогли родиться лауреатом, то есть проснуться знаменитым, торжественно разбудили. Мне же интеллигенция желала доброго сна, иные, думаю, даже вечного ─ чтобы не видно и не слышно было, чтобы не мешал я "нашим", то есть своим. Так же и книги мои, чтобы не мешали.

Когда в 1993 году в издательстве "Слово" был издан роман "Псалом", то издательству в так называемой хрущевской "стекляшке" ─ книжном магазине на Новом Арбате ─ было заявлено: "Две недели ─ и забирайте!". Еще бы! На книжные полки надо ведь поставить "своих": Окуджаву, Маканина, Войновича, того же Марка Харитонова и т. д. "Слово" эти слова правильно поняло ─ больше это издательство меня не публиковало. Войнович как-то при случае на вопрос читателей, почему в России не издают Горенштейна, ответил: "Горенштейна не покупают, потому и не издают, а меня покупают ─ потому и издают". Примерно так же ответил Евгений Попов (не сговариваясь, в другое время и в другом месте): "Нет читательской потребности!" При этом он великодушно добавил: "Горенштейн ─ хороший писатель". Это я ─ хороший писатель, в котором нет потребности. А Евгений Попов ─ хороший писатель, в котором есть потребность.