Мы стали обсуждать эту тему и сделали несколько открытий. Я обнаружила, что почти все девочки мысленно проводят черту между любовью, которую они описывали как «интеллектуальную» или «духовную» («хорошая» любовь), и сексом («плохая» любовь). И важнее для них была более возвышенная духовная близость. Даже Митра, поигрывая ямочками, рассудила, что секс в отношениях не так уж важен и она никогда не придавала особого значения сексуальному удовлетворению. Но сильнее всего нас поразила Азин. Кокетливым тоном, свидетельствовавшим о том, что она вернулась в норму – у них с мужем установилось временное перемирие – Азин заявила, что в жизни важнее всего мистическое единение человека со вселенной. Она философски добавила, что мужчина – лишь сосуд для этой высшей духовной любви. Сосуд? Все ее прежние заявления о том, как важно для нее сексуальное наслаждение и физическая совместимость, вылетели в трубу. Даже Махшид удивилась; они с Манной коротко переглянулись.

– Так значит, – сказала Нассрин, до этого сидевшая тихо, – когда твой муж тебя бьет, ты можешь притвориться, что все это происходит не на самом деле: ведь он всего лишь пустой сосуд, который ты наполняешь своими фантазиями? И ведь не только Азин это утверждает, – фыркнула она. – Вы все говорите примерно то же самое.

– А как у вас с Нимой? – спросила Митра у Манны. – Мне кажется, у вас гармоничные отношения.

– Он нравится мне, потому что я больше ни с кем на свете не могу поговорить по душам так, как с ним, – пожала плечами Манна.

– Бедный Нима, – усмехнулась Ясси.

– Не такой уж он и бедный. – Манна в тот день была на взводе. – Ему тоже не с кем поговорить. Мы с ним товарищи по несчастью, а несчастье объединяет не меньше любви.

– Вы все меня разочаровали, – сказала Ясси. – Я надеялась, вы скажете, что физическое влечение между мужчиной и женщиной имеет значение, а любовь не ограничивается духовной и интеллектуальной сферой. Что я еще научусь физической любви и пойму, что ошибалась. Вы меня поразили, – она спряталась в диванных подушках. – Да что уж там: я обескуражена, – с торжествующей улыбкой заключила она.

– Ой! – вскрикнула я. Биджан оторвался от телеэкрана и спросил: что случилось? Ничего страшного, просто порезалась. Я резала огурцы к его любимому куриному кебабу. Он пошел в ванну и принес пластырь, бережно заклеил мне палец. Не говоря ни слова и снисходительно улыбаясь, подошел к шкафчику, плеснул себе самогон в маленький стаканчик, поставил стакан на маленький столик рядом с тарелкой фисташек и снова уселся смотреть Би-би-си. Я же шныряла между гостиной и кухней и ворчала себе под нос. Биджан жил в свое удовольствие; если бы мы жили в Штатах, для него ничего бы не изменилось. Это мне тяжело, ворчала я, обращаясь к невидимому собеседнику, который высмеивал и ставил под сомнение все мои жалобы. Мне очень тяжело, повторила я, игнорируя совесть, шептавшую мне, что Биджан-то переживает все тяготы, не жалуясь, и заслужил свой самогон и Би-би-си.