Развитие письменности обычно называют решающим этапом нашей генно-культурной коэволюции. Вместо того чтобы противопоставлять культуру биологии, большинство эволюционных психологов рассматривает культуру как генетически подготовленную адаптацию, которая позволяет нашему виду все быстрее и эффективнее приспосабливаться к изменениям окружающей среды. Часто это влечет за собой адаптацию к другим культурным адаптациям, создавая синергию эволюционного ускорения. Поскольку основное селективное давление исходит от наших сородичей, мы должны быть начеку. Об этом свидетельствует многоуровневая ирония в тексте романа, создающая эффект многослойной маскировки, очень похожей на дарвинистскую модель обмана, самообмана и т. д., типичную для нашей обостряющейся конкуренции с другими людьми.

Помимо своих прочих достоинств, письмо, как и его многочисленные культурные эквиваленты, учит разум справляться с новыми условиями, мыслить самостоятельно, а затем переосмысливать вновь и вновь, создавая практически бесконечный ряд как изменений восприятия, так и последующих адаптаций. Может быть, обобщение слишком широко, но это подтверждается всей нашей историей за последние десятилетия и столетия, если не тысячелетия.

Еще одно свойство письма, весьма важное, особенно когда человек записывает в дневник собственные мысли, – это побуждение автора обращать более пристальное внимание на свой мыслительный процесс – в той степени, в какой он доступен для самоанализа. Д-503, по его словам, слышит, как «тихонько, металлически-отчетливо постукивают мысли» [214]. Но это также выявляет для него сложность этого процесса, заставляет увидеть разнородность, а зачастую и противоречивость материала, извлеченного на поверхность ассоциативными моделями и снами, а также осознать моменты, когда он теряет контроль над своими мыслями и действиями. Д-503 начинает анализировать свои записи; он даже принимает во внимание то, что прежде в себе подавлял, например историю с квадратным корнем из минус единицы [164]. Иными словами, письмо заставляет его осознавать собственное сознание; Д-503 воспринимает дневник как «свою болезнь, записанную на этих страницах» [223], свидетельство того, что у него есть душа. Кроме того, писательство вполне может привести к автоматическому поведению, когда текст как будто сочиняет себя сам. Д-503 обычно пишет, не формулируя свои мысли заранее, и нередко сам удивляется, почему сделал ту или иную запись; он говорит 0-90, что у него выходит «такое что-то неожиданное» [212], то есть что написанное не подчинено его намерениям. Переживания Д-503 очень напоминают положения статьи Замятина «Психология творчества», где речь идет об измененном состоянии сознания, необходимом для творческого процесса: писатель пишет будто загипнотизированный, с сознанием, открытым для любых неожиданных ассоциаций, как во сне [Замятин 2003–2011, 5: 315–321]. Трудно писать, пусть даже механически, не стимулируя воображение. Так происходит с Д-503, который начинает текст с копирования газетной статьи «слово в слово», а в результате непреднамеренно сочиняет роман [139].