Однако как бы медленно ни шла модернизация торговли в Советском Союзе, в сравнительном плане удивляет то, насколько большую роль в покупках потребителей и их образе жизни продолжали играть после 1928 года мелкие и неэффективные пережитки частного сектора, сосредоточенные главным образом на рынках. Отчасти это было связано с бедностью: в периоды лишений граждане подрабатывали, торгуя на рынке, – эта закономерность была зафиксирована в нескольких регионах Европы и Северной Америки в XIX веке и в оккупированной Европе во время Второй мировой войны. Впрочем, значимость базаров отражала необычайную разреженность советской розничной сети, которая усиливала существующие в любом обществе географические диспропорции в доступности потребительских товаров и обуславливала практическую необходимость механизма перераспределения. Однако помимо структурных факторов не следует пренебрегать и фактором культурным. Упорство, с которым потребители и продавцы держались за рынок как за розничную торговую площадку, является общей чертой республик Советского Союза и значительной части Евразии и Северной Африки, которая в разное время попадала под тюркское и персидское влияние, а также под влияние народов Восточной и Северной Азии. От Северной Индии до Балкан, от России до Марокко базары (персидское слово, вошедшее в большинство языков этих регионов), похоже, занимали особое место как в потребительской экономике, так и в этнических культурах и сознании людей. Несмотря на явные намерения большевиков по модернизации и вестернизации, при советской власти роль базаров только укрепилась. Это имело долгосрочные последствия для советского общества: параллельно с бюрократической современностью советских магазинов всегда сохранялась традиционная форма обмена без посредников, и, как может подтвердить любой иностранец, посещавший страны бывшего Советского Союза, рынки и сегодня удерживают свои позиции в структуре розничной торговли региона и в потребительских привычках.

Последний вывод моего исследования связан с более общей трактовкой советской истории и, в частности, с характером, ролью и последствиями НЭПа. Во многих аспектах – культурном, экономическом и политическом – западная историография с 1970-х по 1980-е годы отделяла НЭП от основной линии развития Советского Союза. В конце концов, этот период определялся своим творческим многообразием, своей какофонией конкурирующих идей, стилей и экономических систем – тем, что сейчас принято называть многоукладностью, – которые впоследствии были сведены к единому курсу. Некоторые историки утверждали, что голод вынудил большевиков принять временное отклонение от пути к социализму, заложенного в их идеологии, и приписывали относительную вседозволенность периода НЭПа исключительно обстоятельствам. Другие приписывали революционным интеллектуалам моральное и культурное превосходство перед пришедшими им на смену сталинскими управленцами. Не отвергая исключительного характера НЭПа полностью, настоящее исследование отражает тенденцию минувшего десятилетия и рисует более мрачный образ НЭПа. Я также делаю предположение о том, что яркий разрыв, представленный «социалистическим наступлением» в сельском хозяйстве и промышленности, мог заслонить собой линии преемственности, которые связывали НЭП и 1930-е годы в других сферах жизни. В политике «административные» репрессии 1921–1922,1923-1924 и 1926–1927 годов подготовили почву для того, что было открыто названо «массовыми операциями» с 1927 по 1930 год и предвосхитили их усиление вплоть до 1937–1938 годов. В экономике социалистический сектор 1920-х годов с его зависимостью от торговых представителей, заключения контрактов, региональных и отраслевых торговых агентств, лишь слабо интегрированных в общенациональную систему торговой бюрократии, а также с его контрпродуктивным ценообразованием предвосхитил то, как будет выглядеть социалистическая торговля в конце 1930-х годов и в послевоенные десятилетия. В общественной сфере распространенность на протяжении всего исследуемого нами периода мелкой и базарной торговли, поездок из небольших городов в крупные для закупок и схемы «закупок» от хозяйства к хозяйству подчеркивает не только хроническую бедность населения Советского Союза, но и, в более широком смысле, структурные препятствия на пути к коренным социальным изменениям. Таким образом, в значительной степени НЭП скорее был не тупиком, а мостиком между социалистическими устремлениями революционной эпохи и «реально существующим социализмом» последующих лет.