В центре данного спектра консервативно-реновационных режимов находилась и Россия. Представленная в настоящей работе институциональная и политическая история России может предложить будущим исследователям известную оптику, сфокусированную как в географическом аспекте, так и в плане взаимосвязи бюрократического и (или) политического руководства с форматом политических изменений и консервативного обновления в конце XIX столетия. При власти людей вроде Милютина, Валуева и Лорис-Меликова (а позже Витте и Столыпина) Россия того времени представляет образец традиционного бюрократического режима, пытавшегося обновить или переосмыслить поддерживавшие его политическую культуру и социальные институты.

Характер государственной деятельности и политического руководства в эпоху александровских преобразований предлагает особенно наглядный пример внутренне непротиворечивой и последовательной модели политических изменений, аналоги которой наблюдаются и в современных государствах Европы и Азии, находящихся на совершенно разных ступенях экономического и политического развития. Сосредоточив внимание на манере и механизмах государственного правления, а также на взаимоотношениях между режимом и его политической и электоральной базой, можно уловить общую механику реагирования на аналогичные, в сущности, внутренние и внешние вызовы. Такие, нередко приписываемые, скажем, «бонапартизму», политические приемы, как манипулирование мнением, плебисцит (а равно массовые и все прочие, функционально эквивалентные формы электоральной политики), новый формат расширенного диалога с общественностью, социальные преобразования, государственное вмешательство в торговые дела, установление полу-или просто конституционного режима, – все это вполне укладывается в рамки специальных мер, принимаемых в различных институциональных и культурных обстоятельствах, по переходу от политики традиционного абсолютизма и привычной бюрократической рутины к новым институциональным и политическим механизмам, предусматривающим контролируемое участие экономических и общественных элит[480]. Таким образом, то, что немецкие исследователи именуют борьбой парламентаризма с консервативной революцией в более развитых державах Западной и Центральной Европы (где парламенты уже существовали), в других странах воспроизводится в смысловых формах и функциях борьбы за появление зачатков общественного участия в законодательном процессе [Sturmer 1974: 143–167]. Следуя данной точке зрения, можно наблюдать магистральные параллели, скажем, между постепенным расширением парламентских полномочий во Второй [бонапартистской] империи Франции и попытками молодых, недавно вестернизированных бюрократов расширить легитимную сферу политической деятельности в Османской империи и Японии.