2

Еще Томск, 10 октября 1889.

С отъездом идет как-то тяжело; дороги, увы, должно быть в невозможном состоянии. Бывший офицер уланов, ныне жандармов, адъютант Александрова, генерала жандармерии, литвин[442], двоюродный брат Поклевских, приходит меня предупредить, что между Омском и Томском, как и Тюменью, через некоторые станции из-за непроходимой грязи надо ехать по 24 и более часов. Прославленная Барнаульская степь, видимо, уже показала, на что способна! Я снова думаю о поездке через Ташкент и Среднюю Азию; но это новое, долгое, утомительное путешествие! Мне все-таки пора возвращаться, хотя, видит Бог, жаль! Ведь Лансдейл[443] еще говорил, что две эти дороги в один день вспоминать не годится, настолько Средняя Азия интереснее и красивее того, что я могу увидеть, едучи на Омск, Тюмень, Москву.

На вечере, устроенном профессором Залесским, я знакомлюсь с напыщенными профессорами здешнего университета, украшенными женами; те, по крайней мере, судя поверхностно, интереснее мужей и имеют лучшие манеры. Госпожа Флоринская, жена попечителя, как и госпожа Велики, жена профессора, и, видимо, будущего ректора, свободно говорит по-французски, и то тихим голосом, складывая губы изящно и соблазнительно в форму червового туза. Хозяйка дома Ядвига Залесская из Ивановских, варшавянка, окончила женскую гимназию и варшавскую консерваторию, говорит на языках и является выдающейся пианисткой, и при всем том очень милая, потому что не манерная, молоденькая и талантливая особа. Он, Залесский, разумный, ученый, должен быть превосходным химиком.

Наимилейшие люди, которых я здесь встречаю, это губернатор с супругой, господа Булюбаш[444]. Он, больной человек, прототип бюрократа, созданный делопроизводителем, спокойно и регулярно работающим в конторе. Человек порядочный, лучших побуждений, праведный, хотя и властный, может быть, чуть более формалист, верующий только в параграф и в то, что записано в документах. Он не может справиться с ворами чиновниками, которыми окружен. Бывший смотритель здешней пересыльной тюрьмы в настоящее время под следствием обвиняется в том, что с какой-то еврейки за содействие ее побегу взял около 400 рублей.

Я смог предостаточно убедиться в таком положении вещей, посетив именно здешние тюрьмы: пересыльную и центральную. Тот факт только отмечаю, что арестанты нам жаловались на червей в крупах, что, мол, полицмейстер убедился лично и доложил губернатору, что эти черви существуют. Однако господин советник от тюрем ничего об этом не знал и знать не хотел. Грязь, неопрятность, вонь, нехватка воздуха доходят здесь до вершины. Какая разница с Александровской тюрьмой! Или там, может быть, все было преднамеренно подготовлено? Женское отделение в Центральной тюрьме производит впечатление несколько лучше: нет такого безумного переполнения. Смотритель центральной, г-н В., ренегат[445], поляк, можно легко себе представить, какого рода человек. О смотрителе, находящемся сейчас под судом из пересыльной, мне рассказывают важные люди, что у него уже накоплено около 20 000 рублей серебром, дома и т. д., все украдено из средств на еду и содержание заключенных. В больнице пересыльной выделяется 40 копеек в день на больного. В здешних, особых томских условиях, где можно достать дешево и легко провизию всякого рода, смотритель вместе с советником забирали 30 коп., а на больного приходится всего 10 коп. При таких отношениях ничего ни процветать ни развиваться не может!