– Но признайся, что кое в чем я вам пригодился, а? Судьба предложила совершенно замечательную концовку для такого придурка, как я.

– Ты велик, Лино.

– Именно это я и желал услышать. А теперь спрячься за той вон колонной и отвернись.

Я послушал его. Взрыв потряс подземельем.

Когда через довольно долгое время я отважился поглядеть в том направлении, кроме струй крови, запятнавшие стены выше зеркала воды, я не увидел и следа от розеттинца. Быстрый поток воды врывался в камеру реактора. Заплыл туда и я. Сразу же меня встретила волна жара. Ничего. Пока что выдержать можно. Взглядом я отыскал механизм, который описал мне Павоне. Задание выглядело легким, я вырвал блокирующий заряд патрон, сделал широкий замах…

* * *

Мне казалось, будто бы смерть приходит быстрее. Но нет. Я все еще жив. Сижу себе на какой-то подтопленной платформе и размышляю: то ли меня скорее убьет доза радиоактивности, которую я поглотив в себя, то ли я все-таки дождусь атомного суперфейерверка. В моих размышлениях никто мне не мешает. Ныряльщиков больше не приплывало. Я думаю над тем, что происходит там, наверху, в Циболе. Объявлена ли эвакуация города, и теперь толпа жителей, растаптывая и сбивая все и вся, бежит через единственные ворота в пустыню? Или старейшины уселись на свои летающие тарелки, запустили остатки воздушного флота и сейчас готовят некий рейд мести на Европу?…

Вот только возможно ли это? Без силовой установки, поставляющей энергию, с разбитым центром управления… Без верховного вождя. Без главного инженера. Я уверен, что Итцакойотля убили, посчитав его изменником идеи реконкисты. Так что же они делают? Возможно, и даже весьма вероятно, что ничего не делают. Народ не предупредили, воинов не предостерегли. Собрались в Золотом Зале. Ожидают рапортов ныряльщиков и окончательного вердикта Уицилопочтли – Бога Солнца и, в то же самое время – Всеуничтожающего Огня. Похоже, мои умершие товарищи по экспедиции были правы, считая договоренность обеих цивилизаций пустым мечтанием. "Ничего не поделать, оба самцы", – как сказал бы Ансельмо. Только я до сих пор считаю, что попытаться мне было нужно. Ну а то, что мне не позволили…

Трудно мне винить их в чем-либо. За что? За то, что они положились на инстинкт? За то, что выбрали конфронтацию вместо попытки договориться? Их трудно обвинять даже в жестокости, столь характерное для их времен. Впрочем, для всяких.

Боже мой, неужели возможно такое, что все погибли? Точно так же, как те, что были на Мон-Ромейн, те, что были на "Генриетте" и на "Святой Лючии"?