Утром за чаем Мария Гавриловна часто оказывалась одна, Всеволод не выходил, отвечал через дверь, что читал и работал ночью. Что читал? Над чем работал? Мария, тяжело вздыхая, садилась за стол, кухарка приносила самовар. Мария Гавриловна, глядя на нее, думала: брат за всю зиму ни разу не платил прислуге. Посматривала на крошечные дамские часики, которые он ей подарил по случаю выпуска из университета.

Время бежать в школу!

Наскоро, обжигаясь, пила горячий с плавающей рябиной и какими-то листочками чай, собирала портфель, одевалась — на ногах огромные, до колен меховые боты — и уходила к началу урока.

Урок. В маленьком, надтреснутом, заклеенном полосками желтой бумаги, оконце серо; в заброшенной избе, которую приспособил брат с мужиками под школу, холодно. Печь растапливали незадолго до урока. За чугунной заслонкой шевелились, потрескивали, светили через щели красным огнем дрова, изредка гулко лопалось сырое полено, и тогда в поддувало брызгами летели искры.

Учеников приходило когда шесть, когда восемь душ, дети рассаживались на лавки за низкие, неумело сделанные плотником для них столы. Столы все были одинаковые — одним по пояс, других из-за столов едва видно. Учили сразу кто буквы, кто уже слоги... «Та — ня мы — ла ру — ки». Каждый, водя пальцем, бормотал про себя. Потом откладывали в сторону буквари и книги, доставали из мешочков самодельные с крышечками чернильницы. Мария Гавриловна обходила столы, аккуратно наливала всем понемногу из большой, пачкающей пальцы фиолетовой бутылки. Доставали ручки с железными перьями и начинали, склонив набок головы и дергая бумагу, выводить в тетрадках то же: «мыла руки» и слова про лондонскую собаку, спасающую людей на пожаре.

— Мария Гавриловна, а почему в рассказах все более про далекие страны, а? Наверное, про деревню нашу нельзя, — спрашивал самый развитой Петро, Петрушка, десяти лет, единственный в классе, кто за год научился свободно писать и читать.

Мария Гавриловна кивает. И верно, один рассказ, который сегодня читали, про акулу и про корвет, плававший в далеком океане, второй — про Лондон.

— Видишь ли, — медленно начинает она, — во-первых, чтение должно насыщать любознательность, а мир велик, и все, что делается на белом свете, знать надо. А во-вторых, и про нашу деревню уже написано, ну не совсем про нашу... Сделайте перерыв, положите перья, я почитаю...

Она достает из портфеля потрепанный, знакомый с детства томик и читает историю станционного смотрителя Самсона Вырина.

— А ты почему не слушаешь? — вдруг спрашивает она, заметив, что лобастый, с красными глазами Степка посреди чтения широко, во весь рот зевает. — Что, тебе не интересно?