— Арестованная доставлена! — громко отрапортовал тот, который открыл дверь. В просторном кабинете Мадлен увидела деловитого невысокого черноволосого человека, сидевшего за большим тёмно-коричневым столом. Он мрачно посмотрел на Мадлен, кивнул на железный стул, стоявший рядом с дверью, и коротко произнёс:

— Садитесь!

Мадлен села. Охранники тут же шагнули к ней, схватили за плечи, заставили нагнуться и завели её скованные руки за спинку стула.

— Можете идти! — скучающим голосом обратился к ним владелец кабинета. Дверь рядом с Мадлен закрылась, и черноволосый мрачно уставился на Мадлен. Глаза у него были бесцветные, какие-то водянистые. Женщине стало не по себе — оказаться наедине с малоприятным незнакомым мужчиной, да ещё будучи в наручниках. Вот к чему приводят неосторожные слова.

— Вы оказали сопротивление при аресте? — резким голосом спросил черноволосый. До Мадлен дошло, наконец, что это начальник тюрьмы. Но почему он сам не представился? Для него арестованная женщина — не человек?

— Да, — нехотя подтвердила Мадлен его слова.

— Очень напрасно. Теперь мне придётся дать вам пятнадцать суток карцера.

Жуткое слово не произвело на Мадлен впечатления. Её гораздо больше волновало другое:

— Скажите, а что с моими детьми?

— Они временно переданы Попечительскому Совету. Если ваш муж окажется благоразумнее вас и быстро выйдет на свободу, то детей передадут ему.

— А меня когда выпустят?

— Это решит суд. Но я думаю, что лет пять вам придётся провести здесь. Клевета на правительство и подстрекательство к мятежу — это очень солидный срок заключения.

— Я не клеветала! — воскликнула Мадлен. — Там действительно были солдаты!

Начальник тюрьмы сделал многозначительную паузу и выразительно посмотрел на узницу.

— В первый и последний раз делаю вам предупреждение. Доказывать свою невиновность будете в суде, а здесь это запрещено. За пререкание с сотрудником тюремной службы — двадцать суток карцера. За неучтивость с начальником тюрьмы — тридцать. Причём срок карцера идёт дополнительно к основному заключению.

Мадлен охнула. Это сколько же предстоит провести в одном только карцере? Да ещё пять лет в этой жуткой тюрьме.

Начальник тюрьмы открыл было рот, намереваясь сообщить закованной женщине ещё что-то зловещее, но внезапно у него на столе зазвонил видеотелефон. Едва взглянув на экран, начальник тюрьмы вскочил и вытянулся смирно, глаза его подобострастно выкатились. Дрожащей рукой он схватил трубку и завопил:

— Здравия желаю, господин премьер-министр!

Вечер и ночь, последовавшие за его арестом, Эвар провёл нервозно, хотя конкретных оснований жаловаться у него не было. Его действительно не отправили в тюрьму, а оставили в муниципалитете — как понял Эвар, чтобы он постоянно находился под рукой у премьер-министра. Перемещаться по муниципалитету ему не запрещали, однако за ним постоянно следовали два охранника с лучевыми пистолетами. Позвонить домой ему не разрешили, и к телевизору также не допустили. Скорее всего, это было способом давления на арестанта — не мытьём так катаньем сломить его, заставить служить прежнему правительству. Эвар чувствовал себя по-дурацки: ведь если бы в своё время он согласился на предложение маршала Бордо, то наверняка сопротивление правительства давно было бы сломлено, да и ему самому, Эвару, не пришлось бы ходить сейчас под конвоем.