– А потом что?

– Буду там работать, молить, просить – ну не звери же они? Не выкинут четырехлетнюю малышку, не долечив? – Его голос ломается.

Я отвожу глаза. Мне мало будет просто участвовать в подпольном «суперфинале». Мне надо выиграть.

– В общем, я должен был сам участвовать в турнире. Но меня избили, и боксом я теперь заниматься не могу. Никогда… – он как-то по-детски вздрагивает плечами. – Я хотел сказать, что весь выигрыш Фил отдает на лечение Юли. Поэтому давайте выпьем за ее здоровье – чтобы все то многое, что сделал Фил, не оказалось напрасным!

Я могу ошибаться, но, по-моему, это самая длинная речь Кости за всю его жизнь.

Чокаются все в тишине, а девчонки прячут глаза, вытирая слезы.

– Фил, Филечка, родной, – это встает Вероника. Она обходит стол и обнимает меня, прижавшись. – Ты понимаешь, что ты – герой?

– Точно!

– Самый настоящий! – твердит Генка. – Меня спас! И Юльку спасет!

Взбудораженный народ начинает обмениваться своими историями героизма Фила, а я думаю: «Нет, я не Хиро… – Потом, улыбнувшись про себя, продолжаю переиначенные строки: – Я – герой. Еще ваалфоров избранник…».

* * *

Под улюлюканье разгоряченной клубной публики – дам в легкомысленных коктейльных платьях, пузатых чиновников и деловых ребят в модных пиджачках – я влетаю спиной в канаты, получаю еще один удар кувалдой и отключаюсь. В обложенное ватой сознание проникают чьи-то назойливые слова:

– Три! Четыре! Пять!

Пятый раунд. Я истекаю кровью и не могу встать. Конечности меня не слушаются. Голова будто пригвождена к полу ринга. Глаз заплыл, нос перебит, и мне трудно дышать. Одно ребро, кажется, сломано. Верхний край поля зрения увешан многочисленными дебафами, как грудь заслуженного ветерана орденами. Не помогла ни «Спортивная злость», ни одиннадцатый уровень навыка бокса. Без перчаток – против лома нет приема.

– Шесть!

В мутном тумане вижу силуэт Кувалды с поднятыми руками. Зрители скандируют:

– Добей! Добей! Добей!

– Кувалда, я люблю тебя! – доносится истеричный девичий крик. – Трахни меня!

– Семь!

– Убей!