«Мне нужен мой папуля!»

«Тебе нужно закрыть глаза, чтобы заснуть и видеть сладкие…»

«МНЕ НУЖЕН МОЙ ПАПУЛЯ!»

Элейн ушла, мягко затворив дверь. И какие усилия потребовались, чтобы не опуститься до уровня ребенка и не захлопнуть ее! Даже теперь, стоя в пропахшей машинным маслом пристройке к магазину мистера Пателя, она бы не призналась себе, сколь близко подошла к тому, чтобы накричать на дочь. Причина была не в резком тоне Наны, так не похожем на ее обычно мягкий, застенчивый голос, и даже не в физическом сходстве с Фрэнком, которого она обычно не замечала. Просто Нана говорила как он, высказывая неразумные и невыполнимые желания. Словно Фрэнк Джиэри каким-то образом перескочил пропасть, отделявшую жестокий старый мир от этого нового, и вселился в ее ребенка.

На следующий день Нана казалась прежней, но Элейн не могла отогнать от себя мысли о плаче, услышанном через дверь, о том, как Нана отбросила ее руку, когда она хотела утешить дочь, об отвратительном крике, вырвавшемся из детского ротика: Мне нужен мой папуля! Но ведь этим дело не ограничивалось. Она ходила за ручку с этим мерзким маленьким Билли Бисоном, который жил дальше по улице. Ей недоставало маленького бойфренда, который наверняка желал затащить ее в кусты, чтобы поиграть в доктора. И не составляло труда представить себе Нану и этого скабрезного Билли в шестнадцать лет, на заднем сиденье «клаб-кэба» его отца. Билли целует ее взасос и примеряет на должность первой кухарки и бутылкомойки в своем говняном маленьком замке. Хватит рисовать картинки, Нана, вали на кухню и греми кастрюлями и сковородами. Складывай мою одежду. Совокупляйся со мной, а потом я рыгну, перекачусь на бок и засну.

Элейн принесла с собой динамофонарь, которым осветила теперь пристройку, куда никто не заглядывал. Горючего для автомобилей Дулинга не было, поэтому никого не интересовали ремни вентилятора или свечи зажигания. А вот то, что ей требовалось, вполне могло здесь быть. Многое из этого хранилось в мастерской ее отца, где тоже пахло маслом, и этот запах вызвал удивительно яркие воспоминания о девочке с косичками, которой она была (но без ностальгии, будьте уверены). Девочка передавала отцу детали и инструменты, когда он об этом просил, лучилась от глупого счастья, когда он ее хвалил, сжималась в комок, если ругал за медлительность или ошибку. Потому что ей хотелось радовать его. Он был ее папулей, большим и сильным, и она хотела радовать его во всем.

Этот мир был гораздо лучше прежнего, в котором правили мужчины. Здесь никто не кричал на нее, никто не кричал на Нану. Никто не относился к ним как к гражданам второго сорта. В этом мире маленькая девочка могла идти домой одна, даже в темноте, и чувствовать себя в безопасности. В этом мире талант маленькой девочки мог расти одновременно с бедрами и грудью. Никто не загубил бы его в зародыше. Нана этого не понимала, и не только она. Достаточно послушать болтовню на этих глупых Собраниях.