Имоджин бросила меч и закрыла лицо ладонями.

– У меня даже времени подумать не было.

– А вот за это, по-моему, нам следует быть признательными.

– Смотри.

Оцелус поплыл по воздуху.

Следом за оцелусом они пришли к нише со скопищем теней и сухих листьев. Дверь стояла распахнутой настежь. За нею спиралью уходила вниз лестница, издававшая такое зловоние, какое Мох счёл бы чем угодно, только не приглашением войти. Ступени смутно освещались биолюминесцентной слизью, сочившейся из стен. Лестница была узкой. Мох шёл вслед теперь слабо светящемуся оцелусу. Имоджин – за ним, тыча в тени мечом, с вороном, державшим равновесие на её плече. Лестница была затянута недавно порванной паутиной: если бы не это, она выглядела бы так, будто на неё не ступали много лет, а может, и столетий. После нескольких поворотов Мох поскользнулся, едва удержался на ногах, ухватившись в последний момент за изогнутый поручень.

– Шагай осторожней, – предупредил он. – Земля мокрая.

– Омерзительно, – поморщилась Имоджин.

– Ты видела, там? – Мох уловил проблеск света внизу закругления лестницы. Был он настолько слабым, что, пока не промелькнул снова, Мох не был уверен, что свет был на самом деле. – Э-эй! – заорал он. И беспечно побежал вниз по ступеням.

– Мох, ты какого чёрта выделываешь?

Мох уже добрался до места, где, как ему показалось, он увидел свет, но там ничего не было. Он глянул через плечо, убеждаясь, что Имоджин идёт за ним, а затем опять ринулся по ступеням вниз. Те, сделав ещё несколько поворотов, дошли до дна. Дверь заменяла арка из толстых корней. Где-то в глубине сознания у Моха отложилась мысль: сколько же времени понадобилось кому-то, чтобы заставить корни принять такую замысловатую форму. Подойдя ближе, он понял, что корни – живые, они двигались, свиваясь в петли и узлы. Арка открылась перед оцелусом и теперь закрывалась. Не раздумывая, Мох прыгнул в неё. Арка обратилась в быстро сужавшуюся щель. Имоджин просунула в неё руки. Мох ухватил её за запястья и стал тянуть, но корни смыкались вокруг её локтей, пока ему не остались видны одни только её ладони и предплечья, болтающиеся в стене из корневых побегов.

– У меня ломаются руки! – закричала Имоджин. Мох схватил её руки и толкнул их обратно в щель. На секунду увидел, как мелькнул в оставшемся отверстии её глаз, и вдруг неожиданно он остался один. Со злости он пихнул стену из корней ногой.

– Имоджин, – кричал он. – Имоджин! – Ответа не было. Попытался было развести корневые побеги, но они успели образовать прочную, непреодолимую преграду. Выхода не было, оставалось только идти дальше. Впереди в нескольких шагах что-то зашуршало. Какая-то особь выступила вперёд, сдирая со своего тела вековую паутину и цепкие корешки. Оцелус тускло осветил её преувеличенных размеров башку. Мох затаил дыхание, пока нечто приближалось к нему. Сначала он подумал, что оно страдает каким-то заболеванием, от которого кожа на ней повисла лохмотьями. И лишь через какое-то время понял, что кожу этой особи составляла шелуха из толстого слоя газет, битком набитого мокрицами и многоножками. Глаза бумажного чудища сидели в глубоких глазницах, ртом служила шероховатая щель с рядом крошечных зубов. Перемещалось оно на ногах с копытами, волоча за собой грязные обрывки. Остановилась бумажная мумия довольно близко от Моха, чтобы тот почуял её отдающее плесенью дыхание.