От всей этой картины у Габриеля сжимало сердце. Он не мог подолгу смотреть на эту картину, ибо его сердце постепенно начинало подкалывать. Парень инстинктивно отвернул взгляд от, как ему чувствовалось, этой противной приторной любовной фантасмагории на сцену, где вот–вот начинало разыгрываться не менее интересный концерт человеческой фанатично и слепой преданности собственным убеждениям.

Но помимо Элен и Верна было ещё множество других людей. Все они пришли сюда, потому что сегодня была готова вершиться судьба их Партии. До прихода Габриеля большинство людей активно переговаривались, активно обсуждая, что сегодня будет. Но когда юноша зашёл, то все их взоры устремились на сцену, ибо начало было дано.

У кафедры с микрофоном стояло несколько человек. Первый Давиан. В его глазах пылало неистовое пламя, он рвётся доказать свою правоту и обратить остальных в свою коммунистическую веру. Вторым является Алехандро. Его взгляд обращён к Давиану, а в глазах читалось презрение к его идеям и тому, что он сейчас затеял. Третьим стоял на сцене Мицелий. В его взгляде не было ненависти или презрения, он является всего лишь ведущим этого спора и куратором всеобщего собрания.

Мицелий аккуратно подошёл к микрофону и спокойным голосом стал в него говорить:

– Знакомые, товарищи, друзья, братья и сёстры… однопартийцы, одним словом. Сегодня мы проводим всеобщее собрание, которое вынесет решение по делу о ведении идеологии в систему взглядов и убеждений нашей Партии. У нас сложились две противоположные стороны. «За» идеологию у нас выступает Давиан Андронник, «против» Алехандро Фальконе. И первым пускай выступает сторонник этой идеи.

После этих слов Давиан занял место, уступившее Мицелием, у микрофона. В его глазах читался всё такой же фанатизм, который стал перерастать в не менее пламенное и полыхающее красным огнём слово:

– Мои однопартийцы. Я сегодня к вам вышел с одной важной проблемой. Вы видите, как живёт наша Партия. Убитые помещения. Нет отопления, и постоянно пропадает свет. Неужто наш символ не способен нам дать нормальные условия для нашей великой работы. – Возмущённо начал Давиан, как его бестактно перебил Алехандро:

– Ты смеешь сомневаться в Лорд-Магистрариусе? Смеешь здесь усомниться в его авторитете? – Грозно и чуть ли не брызжа слюной, вопросил Алехандро.

Габриелю реакция Алехандро показалась очень знакомой. Будто фанатика Канцлера упрекнули, что объект его ревностного преклонения не столь совершенен. И юношу испугала эта реакция. Он подумал, а что если на волне этой свободы они попадут в новое рабство, лишь хозяин сменится. Что если новые умственные порывы почитания и покорного преклонения перед Лорд–Магистрариусом перерастут во что–то иное? Что если они и преклоняться перед ним реально? Что если свою свободу они подменят на фанатичное служение новому идолу, назвав ревность во имя его новой формой свободы? Габриель мог много думать на эту тему, но слова Мицелия развеяли его размышления и вернули взгляд к сцене.