В лодочном доме счастья не было, но было сонное, утлое его обещание; родственники провели в домик электричество (притащили генератор), договорились как-то с муниципалитетом, приносили раз в неделю кое-какой еды, что поделать. Кот был самостоятельный: уходил в парк и ловил бабке мышей. Делала ли она что-то с мышами при жизни – неизвестно (после смерти она их ела, словно семечки, оставляя лишь круглые шерстистые головки: видимо, кот зачем-то запомнил бабку именно так или додумал себе желаемое – животное непостижимо). После смерти бабки – родственники заходили к ней все реже – кот объел ей лицо, потом притащил из леса десяток мышей и положил ей на объеденное лицо.

– Такой вот магазин «Тропинка», – глухо подытожила Лина.

Мы молчали.

Коты убежали в парковый домик, потому что прожили там десять лет – их нельзя было в этом винить. Когда Лина вошла в домик, там уже была бабка: хлопотала, ставила чайник на старенькую промасленную электроплитку, раскладывала по мисочкам обезжиренный творог. Догадаться, откуда бабка, Лина не смогла и смертельно испугалась – чтобы догадаться, нужно было то самое мысленное усилие, сделав которое, она уже точно навсегда отменила бы себе дорогу назад. Но его пришлось сделать, когда бабка изумленно посмотрела и сказала:

– Снова пришла квартиру мою оттяпать? Квартиру забрать хочет. А мы не дадим ей квартиру. Уже ходила, забирала, материю всю забрала.

– Ч-что? – спросила Лина.

– Что-что! Материя исчезает! – укоризненно сказала бабка. – Думаете, бабушка не видит. А бабушка все видит. Все посчитала бабушка. И завещание написала, какое надо.

– Ч-черная дыра? – уточнила Лина, зацепившись остатками ускользающего разума за исчезновение материи.

– Приляг, – вдруг смилостивилась бабка, указывая рукой на старую железную кровать, где уже сидело пятеро котиков. – Так пройдет. Пройдет черная дыра. Если не пройдет – помрешь.

Черная дыра прошла, как только Лина догадалась, что бабка – это нейрозомби, созданная воспоминаниями двенадцати совершенно одинаковых котов, которые – один кот.

* * *

Идти ей было некуда; пришлось остаться с бабкой. Если абстрагироваться от мысли, что бабка померла в этом самом домике и коты (точнее, кот) объели (точнее, объел) ей лицо, – вроде ничего такого страшного. Кто только где не помирает. Кто только кому не объедает лицо. Все мы сидим и ходим среди невидимых могил людей с объеденными лицами. Бабка была туговатым собеседником, но в ней было какое-то странное обаяние; она казалась Лине ужасно нужной (видимо, потому что для котиков бытие бабки являлось эссенцией котикового выживания – бабка была верховным божеством, добывающим пищу, и одновременно ничтожным слугой, эту божественную пищу раздающим). Впрочем, я ведь тоже изначально ощущала невероятную нужность, необходимость, квинтэссенциональность бабки, не понимая, что это все транслируется мне помноженным на двенадцать воспоминанием котика.