– Эх ты, – прошептал карлик. От его шёпота Тумидуса вдруг затошнило, словно он сам летел-летел и ухнул в воздушную яму. – Вот как тебя такого бояться, а? Дружище, я позвал тебя на проводы?
– Позвал.
– Я знаю, что скоро умру?
– Знаешь.
– Ты веришь мне, что я это знаю?
– Верю.
– А откуда я это узнал, по-твоему? Барон Суббота предупредил? Птичка начирикала?! Откуда я знаю, что жизнь на исходе?! Отвечай!
Тошнота усилилась. Тумидус вскочил, бегом добежал до мастикового дерева и долго блевал на корни, выпирающие из-под земли. К счастью, Пунга куда-то сгинул, а то один-единственный ехидный комментарий, и военный трибун убил бы вудунёнка голыми руками. Нет, не убил бы. Желудок выворачивался наизнанку, во рту царил мерзкий вкус желчи, мир катился в тартарары, и всё это было пустяком в сравнении с тем, что творилось в мозгу Гая Октавиана Тумидуса.
«Вот! – кричал кто-то, голосом похожий на Тита Флация. – Вот!» Что вот, кто вот – Тумидус не знал. Он знал другое: вот так рушатся самые привлекательные, самые оптимистичные планы, и ты барахтаешься под обломками, задыхаясь.
Когда он вернулся на крыльцо, Папа молчал. Военный трибун был благодарен антису за его молчание, но это был не выход. Если начал, сказал трибун себе, заканчивай. Боишься? Ну да, тебя все боятся, даже ты сам.
– Ты не можешь взлететь? – спросил Тумидус.
Трезвый как стёклышко, готовый разлететься вдребезги от малейшего щелчка, он заранее знал ответ. Ну и что? Он должен был выслушать ответ от Папы, выслушать и принять как факт. Без звука Папиного голоса надежда, змея подколодная, всё поднимала треугольную гадючью голову, всё шипела, обещая несбыточное.
– Не могу.
– Не можешь выйти в большое тело?
– Не могу.
– Ты теперь просто слепой карлик?
– Я теперь просто слепой карлик. Когда антис теряет способность уходить в волну, это значит, что смерть на пороге. Просто взлететь? Взлететь и не возвращаться надолго? Не могу, извини.
– Ты взлетишь только перед самой смертью?
– Я взлечу только перед самой смертью. И даже не