— Протекции. — Кожа безупречного тана покрылась испариной, заходили желваки. Ярость, стыд и страх читал я в нем и не мог решить, что же преобладает? — Лишь потому я и шел на это. Цена была мизерной. Он не просил ничего, кроме того, чтобы к нему обращались как к послу. Ничего больше.

— Дипломатическая неприкосновенность. Он крепко вас держал… — Столько заусенцев вмиг исчезло! — Эта женщина, Нэн, она ведь была работницей «Розового бутона»? А вы безупречный тан, эталон, на который должна равняться вся тэнкрисская молодежь. Ваша репутация… И вдруг бордель! — Я сделал паузу, лихорадочно выстраивая сюжеты произошедших уже событий. — Мало было того, что вы опустились до столь низменных удовольствий, так нет же, эта женщина, человеческая женщина, непостижимо красивая, восхитительная, и вы… влюбились! Плевать на бордель, три четверти членов Парламента ходят по любовницам и шлюхам, но вы влюбились в одну из них! В недолговечное глупое существо… Разожмите кулаки, я вас не осуждаю. Просто не могу поверить, что Аррен л’Калипса связал свою жизнь с человеком. Подобное человеколюбие могло похоронить вас заживо. Кого-нибудь другого нет, но вас связь с женщиной другого вида именно похоронила бы. Вы должны были разорвать ее, но поступили как благородный тан, а не как умный. У нее под сердцем ваш ребенок, бастард, полукровка, которого не примут сородичи, чья судьба неясна. Вы даже не можете знать, будет ли у него Голос, если нет, то он не тэнкрис, и белые волосы с серебряными глазами ничего не исправят. А ведь он может родиться кареглазым брюнетом. Позор и бесчестие. И все равно вы взяли ее к себе. Приехали на черном экипаже, в маске и забрали ее из обители порока, не побрезговав, обустроили дом, ушли из мира политики и заперлись с той, кого любите… Я видел вас тогда, но не понял, что это были вы. Теперь понял, к счастью, не слишком поздно. Вы действительно готовы были умереть ради этой человеческой женщины?

Он не ответил, лишь стоял, словно превратился в один оголенный нерв, будто вместе с остальными покровами я заживо содрал с него и кожу.

— Вы не предатель, вы просто глупец. И таких миллионы кругом, — сказал я. — А я не лучше.

Откинув капюшон, я стянул с себя матерчатую маску и вытер вспотевшее лицо.

— Вот этот ваш вид, — я указал на его лицо, — я запомню до конца своих дней, и каждый раз, когда я буду видеть гримасу пренебрежения на вашем лице, я буду вспоминать это ваше выражение, которое вижу сейчас. Может, теперь сядете? Проявлять уважение к покойнику, конечно, нужно, но я не труп императорской семьи, так что стоять не обязательно.