И, вцепившись в раскаленный маяк, с трудом удерживаясь в сознании, я перебарывала, перебарывала, перебарывала… Поступательно, шажок за шажком, отвоевывала у боли собственное тело, гасила чувствительность, как свет в квартире. Один выключатель — одна «комната» — нога, вторая «комната» — поясница…
А в комнате завозились. Заорала не своим голосом баба Зина, что-то грохнуло… И я встала. Отрежь сейчас палец — ничего не почувствую, зато… Маяк полыхал, на ладонях вздувались ожоговые пузыри. Капля силы — стряхнуть отмершую кожу — и на выход. Ехидна пришла. Добротная ловушка, Инга, признаю… Старая сумасшедшая ведьма, ощутив в портале мою силу, клюнула и попалась. Добить и…
Стёпа замер посреди комнаты соляным столбом. За спиной нетопыриными крыльями вихрилась тьма, распахнутые глаза — совершенно белые, лицо восковое, застывшее. Только руки жили своей жизнью, ощупывая локти, пережимая вены в жалких попытках нащупать то, чего нет. Баба Зина прижалась к окну, у открытой балконной двери. В руке — сгусток живого огня, в глазах — контролируемый страх. При виде меня она напряглась, а из Стёпиной глотки раздался такой разочарованный вой…
— Выйдите на балкон, — сипло велела я бабе Зине. — Не справлюсь — убивайте. Обоих.
И привычным движением остановила чужое сердце. Коллега конвульсивно дернулся, глаза закрылись… и сердце забилось вновь. Мощно, упрямо. И остаточная сила портала собралась в левой ладони, замелькала меж скрюченных пальцев черными молниями. И глаза налились тьмой. И сухой голос хрипло прокаркал:
— Моя! Заберу!
Обойдешься… Я подняла руку с маяком и вложила в удар всю свою силу. Тело Стёпы опутала мелкая черная сеть, впиваясь в кожу, проникая внутрь, останавливая разом все процессы жизнедеятельности, сжимая в тисках непослушное сердце. Могила, сказала Таня. Если сейчас я убью ее в этом теле… то всё, Ехидна не сможет метнуться обратно, к себе… И только не жалеть. Никого. Не сейчас.
А она не сдавалась. Сердце отчаянно дергалось в «путах», на коже вздулись черные вены, из носа, глаз и ушей потекла кровь. Только бы выдержал, только бы не пришлось кромсать «кофемолкой»… Я сжимала остывающий маяк, и чувствовала, как стремительно тает сила, уходит водой в сухую землю — и моя сила, и сила Ехидны. Но моей было больше. Тело коллеги снова дернулось, из горла вырвался каркающий крик, и оно, обмякнув, мешком осело на пол. Сердце дрогнуло и замерло. Совсем.
— Матерь Божья… — пробормотала с порога балкона баба Зина и истово перекрестилась.
А у меня вдруг страшно зачесались локти. И, уронив бесполезный маяк и закатав левый рукав, я не сразу поверила своим глазам. Ожог исчез. Чистая кожа, ни одного шрама…