– Мне жаль. Полагаю, это было рефлекторное движение.

Жюльетта Рамирес решила избавить Летицию от сомнений, она взяла крошечное скрюченное тельце и поднесла его к уху. Она положила его прямо к себе в ушную раковину.

– Неужели ты думаешь, что услышишь, как бьется у него сердце?

– Почему нет? У меня тонкий слух, я уловлю малейшее движение.

Летиция Уэллс забрала у Жюльетты тело героя и положила на скамейку. Потом встала на колени и приложила зеркальце к его жвалам.

– Надеешься поймать дыхание?

– Но муравьи ведь дышат!

– Дышат, но так незаметно, что нам их дыхания никак не уловить.

Теперь все смотрели на мертвое насекомое с глухим раздражением.

– Он мертв. Мертв, и тут ничего не поделаешь.

– Этот муравей был единственным, кто поверил в наш межвидовой союз. Ему понадобилось время, но он смог представить взаимопроникновение наших цивилизаций. Он совершил прорыв, нашел для нас общие знаменатели. Никакой другой муравей не был бы на такое способен. Он как будто начинал в какой-то степени становиться… человеком. Оценил наш юмор и искусство. Совершенно, как он говорил, бесполезные, но чарующие…

– Мы научим всему другого муравья.

Жак Мельес крепко обнял Летицию Уэллс, ему очень хотелось ее утешить.

– Мы возьмем другого муравья и тоже познакомим его с искусством и юмором Пальцев.

– Другого такого нет. Это моя вина… моя… – повторяла Летиция.

И они снова долго смотрели на тело 103-го. И долго молчали.

– Мы устроим ему достойные похороны, – подвела итог Жюльетта Рамирес.

– Похороним его на кладбище Монпарнас рядом с великими мыслителями нашего века. У него будет крошечная могилка, но мы напишем на ней «Он был первым!». И только мы будем знать, что это значит.

– Никакого креста.

– Ни цветов, ни венков.