— Прийма? — крикнула ей в спину девушка. — Ты сказала «прийма»?

— А ты думала, кровная, рухлена? — бросила Сумерла через плечо. — Откуда у него дети, у шиша хупавого?

— А мать? Что с моей матерью?

— За мной иди, сказано тебе, хухря зазорная!

Мы дошли до высокого строения — то ли большой крипты, то ли маленькой часовни. Внутри было темно, только луна светила через фигурную решетку окна.

— Ждите, — бросила Сумерла и растворилась в тенях. Охранник ее остался стоять несуразным чучелом.

— Прийма… — бормотала Клюся. — Ах он тварь… То-то он… Ну я ему теперь…

Я ее не слушал. Я слушал скрипку, чей звук пробивался откуда-то еле-еле, но все же отчетливо. Она играла что-то несложное и монотонное, с бесконечно повторяющимися ходами.

— Пошли, — Сумерла вернулась быстро.

Мы спустились по каменной лестнице на два пролета вниз. Клюся злобно шептала под нос, накручивая себя.

Марта играла, точно, но отрешенно, не так, как она играет обычно. Смычок так и носился по струнам. Красива и безмятежна, но как будто не жива. Казалось, единственное, что в ней осталось Мартиного — движущаяся рука со смычком. Музыкальный автомат, а не человек. «Мертвая женщина играет на скрипке», — снова вспомнилось мне.

— Мама? — неверяще спросила Клюся.

И только тогда я увидел вторую женщину, сидящую рядом. Она выглядела не просто мертвой, а давно мертвой. Высохшее как у мумии лицо с запавшими глазами, серые губы-ниточки, серая, как гончарная глина, кожа. И все же — она чуть-чуть раскачивалась в такт музыке.

— Марта! — я решительно двинулся к ней, но между нами встало несколько корявых черных силуэтов. Как их там? Покляпые?

— Я не отдам их, — сказала Сумерла.

— А я тебя и не спрашиваю, — ответил я, примериваясь, с которого начать.

— Они играют для балия, и, как только вода уйдет из крипты, он услышит музыку и пробудится.

— Включите ему радио, — сказал я и врезал первому.