Бонэм сидел за стеклянным столом, который как будто плыл в воздухе. Ножки из зеркального стекла казались невидимыми. На столешнице лежала одна клавиатура и телефон. Напротив хозяина стоял простой серый металлический стул с черным кожаным сиденьем. Если не считать экранов, стены были ослепительно-белыми; никаких других украшений на них не было. Я немедленно узнал кабинет: он был точной копией офиса Бонэма во Втором мире.

На одном из экранов, где транслировалось происходящее на Уордор-стрит, я узнал женщину, которая следила за мной от самого Норфолка.

— Знаю, — ответил я. — Похоже, она замерзла и промокла. Не возражаете, если мы пригласим ее в приемную и угостим кофе?

— Возражаю. Пусть п-померзнет… да, померзнет. Кто она такая?

— Понятия не имею. Наверное, из Евроразведки. — Я сел. — Я их уже давно засек.

— Да, мне говорили. Плохо, плохо дело. Вы позволили себя втянуть в эту передрягу!

Я пожал плечами, напустив на себя равнодушный вид.

— Когда вы прилетели?

— Вопросы здесь задаю я.

Я снова пожал плечами.

— Должно быть, дело важное, раз вас сюда выдернули.

— Смит, заткнитесь!

— А где Билокси? Неужели подпал под сокращение в связи с кризисом, о котором вы докладывали на собрании акционеров? Или рубится с каким-нибудь беднягой и обо всем забыл?

Бонэм покачал головой, как будто я приводил его в отчаяние, а потом вдруг расплылся в улыбке. Раньше я ни разу не видел, чтобы он улыбался, и меня передернуло. Уж лучше бы оставался с серьезной миной…

— Не хулиганьте! Хорошо, что у меня нет детей. Мне хватает и вас… и таких, как вы… на работе. — Улыбку сменила привычная для Бонэма мрачная гримаса. — У нас с-серьезная проблема, которую необходимо как-то решать.

— Она имеет отношение к президенту?

— Вот именно. Я в курсе того, что и вы задействованы. К сожалению — и учтите, я тоже сообщаю вам конфиденциальную информацию, — корпорация «Тема» также не осталась в стороне.

Бонэм застучал по клавиатуре, и на центральном экране появился портрет Джима Нельсона — тот самый, что я уже видел.

— Что вам удалось о нем выяснить? — спросил Бонэм.

— Довольно многое. Но я почти ничего не понимаю.