– Ну и где же твой Маскуито?

Бореаль заработал челюстями активней, глухо мыча и мотая головой, но тут вмешался Ллон:

– Я видел его утром. Странный старикан. Закинул на плечо какую-то древнюю винтовку и сказал, что отправляется проведать рощу. Кто-то ворует у него каучук, или что там из этих деревьев сочится. Сказал, что вернется после обеда. Да, еще он просил передать, чтобы вы его извинили – к охотникам за головами он с вами пойти не может. Что-то у них там разладилось. Похоже, они теперь не особенно дружат.

Роквуд перевел обвинительный взгляд на Бореаля. Индеец поспешно проглотил кусок лепешки и замахал руками:

– Амиго, честное слово, матерью клянусь – еще год назад… или два года – ох, память у старого индейца слабая, но не больше чем три года назад синьора Маскуито с кампаса водой было не разлить. Ты бы посмотрел и не отличил, где кампаса, а где Маскуито. Они были как братья.

Роквуд рухнул на стул и подпер руками тяжелую голову.

– Сначала этот старый мошенник поит меня до бесчувствия, потом вообще исчезает. Какие еще сюрпризы он нам приготовил?

Ллон вмешался:

– А может, ну их, ваших людоедов? Или сфотографируете их на обратном пути. Давайте я вам смешаю гоголь-моголь, и мы поплывем в Маренгу.

Роквуд содрогнулся. При одной мысли о сыром яйце желудок словно узлом скрутило. Он тряхнул головой, протер слезящиеся глаза и снова обернулся к Бореалю:

– Вот что, мой друг. Если синьор Маскуито так некрасиво нас кинул, в лес к кампаса меня поведешь ты.

Бореаль посерел.

– Нет, нет, амиго. Что ты, мы об этом не договаривались. К тому же бедный индеец не знает дороги.

– Дорога тут только одна.

Роквуд махнул рукой в сторону рощи и дальше. Через рощу тянулась узкая, засыпанная листвой тропка.

– Деревня милях в трех отсюда, а больше в округе ничего нет. Мы сходим туда и, если ты не будешь канителиться, обернемся часов за пять. Я сделаю пару фотографий, поболтаю с шаманом, ты переведешь. Компренде? Иначе никакого разговора о второй части твоего гонорара.

Не прислушиваясь к возмущенным воплям и к жалобным стенаниям, которые в изобилии полились из луженой глотки Бореаля, Роквуд отправился в ванную и с невыразимым наслаждением сунул больную голову под кран.

…Споткнувшись об очередной корень, Роквуд поднял глаза. Фотоаппараты оттягивали шею, так что наверх он глядел с немалым усилием. В ветвях высокого каучуконоса слева от тропы резвилось семейство длиннохвостых мартышек. Солнечные лучи красиво высвечивали золотистый мех зверьков, и Роквуд потянулся к камере. Он уже нацелился на самую крупную мартышку, когда Бореаль впереди захрипел, как неисправный насос. Американец обернулся. Из пятнистой, продольной и поперечной лесной тени выступили невысокие фигуры. Очень смуглые даже для здешних туземцев и очень низкорослые – нет, не пигмеи, но Бореалю разве что по плечо, а Роквуду так и вообще по грудь. В руках у двоих из них были бамбуковые трубки, и Роквуду сразу вспомнились рассказы о духовых ружьях и маленьких отравленных стрелах. Кожа на переносице нестерпимо зачесалась.