Меч лежал на двух табуретках в углу комнаты. Тимофей сел посреди комнаты на половик, справа положил меч, слева — доспех. И так просидел ночь, переводя взгляд с меча на доспех и с доспеха на меч.

Этот меч стоит того, чтобы описать его подробнее.

Дорогие, инкрустированные золотом ножны — некогда меч принадлежал великому воину, — сильно потерты.

Рукоять оплетена настоящей табгачской бечевой, для которой и полторы тысячи лет не срок. Делали эту вервь табгачи из конского волоса, пропитывали особым составом, после чего та сохла несколько месяцев. В бою такая рукоять прирастает к ладони, рука не скользит от пота и крови ни в жару, ни в мороз.

Веревка одним концом крепилась под гардой, расплетаясь на множество тонких нитей, будто врастающих в саму сталь, и оттуда сложным узором оплетала рукоять меча; внизу вновь сплеталась воедино и проходила сквозь небольшое кольцо, а из кольца свисали три длинные тонкие косички с узелками на концах. Казалось, в узелках этих и поныне таится древний табгачский заговор.

Рукоять впитала в себя пот державших ее ладоней, кровь врагов, пыль степей и запах степных трав. Что-то необъяснимое жило в ней, что-то невыразимо далекое от нас: привольная жизнь, незнакомый кодекс чести, цельный и естественный как союз земли и неба, неудержимая как тугой степной ветер удаль; жажда подвига, естественная как вкус хлеба.

Обнаженное лезвие тускло блестело в темноте, словно притягивало случайные блики света.

На клинке, у рукояти знаки. Около самой гарды знак Солнца, неровный круг с лучами-черточками. Дальше — безукоризненно выписанные древнекитайские иероглифы; казалось, каллиграф начертал их прямо на застывающей стали, словно тушью на шелковом свитке. «Отражающий Солнце» — таким было имя меча.

Текли и текли неразличимые минуты. За окном проступил неясный свет, медленно раздвигая занавес ночи. Ничего не видел и не слышал Тимофей, как вдруг ударили трубные звуки. Словно трубили в рога могучие армии нибелунгов или ревели боевые раковины древних ариев. Тимофей поднял голову и увидел наплывающее на него небо. Клубились, сгущаясь, облака — почти грозовые темно-желтые тучи, непроницаемые на фоне ярчайшего, бьющего откуда-то из-за них света. На облаках высились крылатые серафимы и трубили в большие трубы. Небо непрерывно текло на Горкина, но не приближалось.

Ангелы стояли по сторонам небесной лестницы — облака раздвинулись, в проход обрушился свет ярчайшими снопами. Тимофею вообразилось, что время пришло и его призывают в рай воинов. «Я же не знаю, как это должно быть у табгачей».