В принципе, мой высокопоставленный приятель на сказал ничего нового, все услышанные от него доводы я так или иначе множество раз воспроизводил и осмысливал в своёй голове сам. А то, что бушующая за этими окнами война не описывается обычными законами и не подчиняется им, я отлично уяснил во время короткого, но богатого на события и встречи «русского этапа» своего путешествия. Я лишь никак не мог подобрать правильного определения — и вот теперь оно, наконец-то, прозвучало: Священная война. Поэтому пока Священная война не завершена, всё то, что из Европы предстаёт рациональным и очевидным, под этим небом работает по совершенно другим правилам.

Я сознательно решил не беспокоить Николая просьбами о содействии в моей реабилитации, поскольку прекрасно осознавал, что тем самым ставлю под угрозу его служебную репутацию. Одно то, что он пустил меня в свой дом, выслушал, принял и сделался хранителем полученной от меня информации, было выше любых похвал.

Если не считать перехода на нелегальное положение, то у меня оставалось только два пути: отправляться на Лубянку в надежде, что в связи с военной обстановкой меня простят и предложат какую-нибудь новую работу, или уходить в ополчение, где не спрашивают документов. Шансы на успех по первому варианту были следующие: пятьдесят процентов на то, что не простят, и пятьдесят процентов, что простят, однако затем я погибну в каком-нибудь очередном шпионском омуте. Итого общий шанс на выживание — двадцать пять процентов. В ополчении же шанс на выживание — один процент, не более. Тем не менее я однозначно выбрал ополчение. При этом я отказываюсь считать себя самоубийцей — ибо подлинным самоубийством для меня являлось бы возвращение к моему прежнему бытию, в котором не имелось успокаивающего чувства завершённости пути и познания высших земных тайн.

Я также незаметно выбросил в мусоропровод бывшую при мне вторую ампулу с ядом, которая могла бы помочь избавиться от страданий при смертельном ранении. Ведь если я — не самоубийца, а лишь следую по пути, указанному судьбой, то я могу надеяться, что она, многим меня одарив, не забудет проявить ко мне и свою последнюю милость.

Конечно, у меня сохранялась ещё одна возможность спастись — позвонить работающему на англичан адвокату Первомайскому. Были бы с ним, уверен, и новые документы, и кров над головой. Однако я не буду метаться: спасение моего физического ego мне неинтересно, а разрушать новый и великолепный мир, который я завершил строить внутри себя, я не позволю никому.

О самом Первомайском я также решил никому не сообщать, пусть живёт спокойно: всё-таки его хозяева — пока наши союзники…