Дгахойемаро догорала.

А потом пожар, властвующий внизу, совсем стих, и ночь сделалась густой, как черный мед деревьев мдуа…

— Понимаешь, пане гетьман, я ж встретил того гада, что до нас приходив, — уже почти обычной речью рассказывал Дмитрию Микола, когда нгуаби позволил отдыхать и все, кроме них двоих, не разводя костра, свалились кто где. — Не вбив, бо не до нього було. Да-а, — протянул Рыжий, потирая синяк. — Нияк не зрозумию: як отой собака так швыдко сумив со стрильцями повернутися?

Невесело хмыкнув, Дмитрий пожал плечами.

— Измена, брат…

— Зрада? — зрячий глаз Миколы округлился. — Тю! Мени стари люды казалы, що у горных зрадныкив не бувае… — он помолчал немного. — А це що таке?!

Из мрака скользнула быстрая тень. Доверчиво прильнула к колену унса. Тот осклабился.

— О! Це ж мий трохвей! Ось, прилепилася, дурна дивка! — Судя по всему, ему не очень-то хотелось, чтобы горная красотка отлипала.

— А усе ж таки красуня, а, пане гетьман?

— Угум… — неопределенно пробурчал Дмитрий, пытаясь вспомнить, откуда знакомы ему эти огромные, в поллица глаза. Да, конечно! Именно из-за них на празднике чуть не погрызлись Микола и унсенок Олекса. Что ж, похоже, и конец спору. Не повезло мальчонке…

— Лягаемо, гетьмане? — спросил унс, зевая.

— Спи, — разрешил нгуаби.

Сам он так и не заснул в эту ночь. А утро оказалось мудренее вечера. Искупая вчерашние беды, оно подарило сразу две радости. Сначала, еще на рассвете, с отрогов спустился Мгамба, уставший ждать прихода нгуаби. А чуть позже из чащобы вышел Н'харо со своими урюками. Отдохнувшие, крепкие парни в полном боевом снаряжении просили вести их в бой немедленно, и Дмитрию пришлось долго разъяснять скрипящему зубами Убийце Леопардов, в чем отличие стычки от войны и почему быстрая месть далеко не всегда ведет к победе…

Всего, как выяснилось, уцелело почти двадцать десятков воинов, считая вместе с необученными и легко раненными. Совсем никаких потерь не понес отряд сержанта Н'харо, три с лишним десятка отважных урюков первого призыва. Это было уже что-то. Во всяком случае, с этого можно было начинать.

В полдень второго дня от сожжения Дгахойемаро, стоя перед строем бойцов, дгаангуаби Дмитрий Коршанский кусал губы, стараясь не выдать гордости, переполняющей сердце.

Он хотел бы, чтобы здесь была сейчас Гдламини, чтобы она, вождь, разделила с ним, военачальником, восхищение этими несломившимися в несчастье воинами. Но, увы, время женщин окончилось, и мвами осталась высокого в горах, воодушевлять и успокаивать тех, кто не способен взять оружие в слабые руки…