– Я очень рад, Гарри. Мне было страшно, очень страшно – и раньше, и сейчас еще… У меня такое чувство, что я виноват перед тобой.

– В чем?

– Ведь это я подтолкнул тебя, и ты от всего отказался.

– Опять о том же. Мы говорили об этом до эксперимента. Я приобрел больше, и ты это прекрасно знаешь. Иначе ты не работал бы со мной над проектом чева. Или ты сознательно создавал первооснову будущего человечества, достойного сожаления?

– Все это верно, Гарри, и неверно. Если бы чев вышел из лабораторного отсека, не быв до этого живым существом, я бы плакал от радости. У него не было бы никаких утрат – одни приобретения. И будущее совершенное человечество не узнало бы, чем оплачено его бессмертие. А ты – совсем другое.

– У меня перед ним преимущество – я могу должным образом оценить то, что приобрел. Я уже убедился, что способен видеть и слышать то, что раньше мне было недоступно. Мир интересного расширился. Появились новые источники информации, а с ними – новые загадки, новая пища для ума. Почему ты такой грустный? Ведь эксперимент блестяще удался – радоваться нужно, а ты… Или завидуешь моему бессмертию? Можешь последовать за мной, путь проторен.

– Если это нужно, Гарри, я готов.

– Ты потерял чувство юмора, или я по-прежнему неудачно острю? Второй чев в моем варианте никому не нужен. Нам необходимо согласовать свои действия на критические дни. Но до этого мне хочется взглянуть на себя со стороны и разобраться в том, что произошло здесь, – Лайт провел рукой по голове. – Закрепи на мне датчик и включи голограф.

Оба они хорошо знали прежние голограммы Лайта, но для наглядности рядом воспроизвели последнее изображение, записанное накануне эксперимента.

Первое, что им бросилось в глаза, – отсутствие красочного фона, цветных ветвей, полос, пятен. До этого им еще не приходилось видеть голограмму, такую бездонно прозрачную. С поразительной четкостью прослеживались движения точек-импульсов, сливавшихся в яркие длинные линии. Это движение было стремительным, резко изменчивым, а линии, одновременно находившиеся в поле зрения, можно было считать десятками. Видно было, как эти зародыши мысли проходили блоки логического контроля и ассоциативной связи, перекрещивались, сплетались с другими.

Но самым невероятным было то, что сами импульсы и линии выглядели разноцветными. Весь предыдущий опыт свидетельствовал, что только эмоции создают окраску фона, – сами по себе мысли всегда были нейтральны и бесцветны, как солнечные лучи. Таблицей умножения могут пользоваться и великий ученый, и профессиональный убийца. Откуда же взялся этот пестрый набор красок в импульсах интеллекта?