Их оказалось намного больше, чем я рассчитывал, и лично мне было совершенно ясно, что сейчас они построятся в боевые порядки, очерченные рядами когорт, на секунду замрут, повинуясь приказам своих офицеров, а затем дружно выхватив сверкающие полоски клинков, как железные насекомые, начнут расползаться по аппельплацу — накреняя рога, прочесывая территорию гарнизона.

Видимо, у нас оставалось минут десять–пятнадцать, не больше.

— Что будем делать? — тихонько спросил я у Крокодила.

А Крокодил вдруг ужасно, будто живой покойник, осклабился.

— Ничего, — сказал он, собирая кожу на лбу в зеленоватые складки. — Я ведь тут служил когда–то, еще до «Славного прошлого». Знаешь — школа курсантов, военное обучение. Не волнуйся напрасно, еще не вечер. Ты когда–нибудь имел дело со взрывчатыми веществами?

— Не приходилось, — сказал я.

— Ладно. Не имеет значения. Сейчас мы устроим тут небольшой фейерверк! Главное — держись рядом со мной, не высовывайся…

Откуда только у него взялись новые силы?

Пригибаясь, мы пробежали вдоль штабелей автомобильных покрышек, от которых воняло мазутом и тухлой резиной, и когда очутились у задней части строения, похожего на громадный амбар — совершенно глухого, без окон, с настилами, побелевшими от времени и дождей, то Крокодил, поднатужившись, вытянул и отодвинул широкий горбыль, испещренный сучками, и, чуть слышно пробормотав: «Десять лет прошло, елки–палки, ничего тут не изменилось», осторожно просунулся в образовавшийся темный проем — впрочем, сразу же высунувшись обратно и предупредив:

— Сиди тихо, с другой стороны — охранение…

После чего уже окончательно растворился внутри.

Только теперь я слегка перевел дыхание. Место мне, надо сказать, не очень понравилось. Было оно какое–то все замусоренное, загаженное, замордованное, превращенное в отстойник гуляний, точно поселковое кладбище: тускло поблескивали окрест грязные водочные бутылки, стаи консервных банок, как тараканы, коричневели в ложбинах, там и сям обозначали себя засохшие рыбьи головы, и случайная пихта кладбищенской заморенной окраски еле–еле произрастали на почве из камней и песка, вид у нее был необычайно унылый, почему–то казалось, что ей уже дальше не жить, а в довершении ко всему, как бы придавая картине некую завершенность, обомшелая ржавчиной, как будто осенней трухой, громоздилась за пихтой коробка полуразобранного автобуса, и сквозь щели ее свисала мочальная осклизлая пакля.

В общем, трудное было место, нерадостное.

Даже зелень травы, кое–где проклевывающейся из глинистых кочек, нисколько его не облагораживала.