Чайки заметались, закричали тревожно. Аник быстро поднял руку с маузером, и пляж огласился звуками выстрелов. Потревоженные птицы взлетали с гнезд, носились в воздухе, кувыркаясь и меняя направление полета. Сорвалась и упала первая, затем еще и еще… Аник в азарте кружится на месте, стараясь вернее уложить следующую.

Горестно, почти по-человечески кричат чайки. С неба печальным серебристым дождем сыплются чеканные перья…

Чайки прекрасно летают, попасть в них непросто. И они очень умные — запросто отличают человека с палкой от человека с ружьем — и чувствуют дистанцию выстрела. Но они не знали, что маузер бьет много дальше и точней дробовика.

«Так я и опустошал пляж, пока они не научились узнавать меня в лицо. Не поверишь — одна увидит, крикнет своим, и все тучей в море. Они меня и в городе боялись. У всех хлеб брали, а у меня — нет. Девчонки, бывало, смеются: „Аник, а почему как ты на набережную приходишь, все чайки улетают?“ Я отшучусь: „Тайное слово говорю, чтоб разбегались“, а на душе так тошно станет. Потому что грех большой, то, что я делал. Отставной капитан рассказывал: чайки — это лары, духи предков-моряков. Они живут семьями, навсегда парой, и птенцов изо рта кормят. Никогда детей не бросят, когда один придет, тогда другой с гнезда сходит. Вот мне в тюрьме ночью и представлялось: убил я самца, а самка сидит, ждет его, ждет, так от голода и иссохнет, ожидая. И так мне плохо, так больно становилось, хоть плачь, хоть головой об стену…»

Голос тихий, пальцы мнут подстилку.

«За это мне и наказание такое, что ни есть, ни ходить не могу. Но простили, видишь, простили они меня…»

Чайки, ссорясь, растаскивали булку в нескольких шагах от них.

День они провели на берегу, вечер — у костра, который развел Клейн, собрав сухой плавник, ночь — в машине. Аник с аппетитом поел, глаза очистились от мути, и он стал сам переставлять ноги.

Утром Клейн чистил машину, а Аник сидел напротив, завернутый в шерстяной плед. На его коленях лежал транзисторный приемник, который он не выпускал из рук со вчерашнего вечера, пробуя его на разных диапазонах и вдохновенно прислушиваясь к завываниям эфира.

«Это не радио? а почему не радио? Приемник? ври… точно, проводов нет. А почему нет? А почему он такой маленький? Ясно, что переносной, я что, дурак, по-твоему?»

Любопытство открыло Анику глаза. Он всему удивлялся, а язык его работал, как трещотка.

«А машина у тебя тоже переносная?»

Аник придирчиво разглядывает авто, которое привезло их сюда, сравнивая в памяти длинный лаковый «ровер», на котором он рассекал после войны, с этой кургузой чепеташкой на суповых тарелках. По всему выходит, что внутренний размер повторяет наружный.