«О, как легко!» — не верит себе Аник, и руки не трясутся, как в книжках пишут. Он убивал ножом, для пробы, больших собак, но с человеком оказалось проще, чем он думал.
«Поиграли, — нервно плюет Андрес, кое-как сгребая карты. — Сваливаем отсюда. Ну! что встал?!»
Четвертый игрок, хлипак, трусливо шлепает губами, моргает, суетится.
«А его?»
«А, к черту!»
«Давай в воду».
«Пош-шел ты!..»
Руки Аника начинают трястись пот
Дома холодно, пусто, в окно светит луна. Аник сидит на кухне, не раздевшись; нож он вымыл над раковиной. Сигарета, забытая в блюдце, потухла.
Луна большая, белая. Там Эрика — лунная фея — танцует в снегах, в кружевах, в платье кипенно-белом, вихрем снежинок проносится в танце с красным пятном на спине. Шепчет: «Аник, о Аник, ты убил, ты герой, ты смельчак, ты мой мальчик красивый, ты теперь все можешь».
Холод и тяжесть оружия чудятся в правой руке; вздрогнув, Аник поднимает голову — придремал сидя…
«Чего теперь дрожать-то? Замочил гада — и точка. Он того стоил. Отвонялся, подлюка… Никто не видел. Андрес и этот — не продадут, а если что — то вот он, нож».
Он понял, что стал выше Андреса, сильнее, что он уже не как все, а вроде бы особняком. Он убил.
Пусть кто-нибудь теперь хоть слово скажет поперек! Бартель? а он что — бессмертный, что ли?
Что-то с глазами — теперь они видят запретное; видят, что всякое тело — податливая мякоть для ножа.
Аник созрел; нужна чья-то воля, чтобы направить его руку, обуздать его, приручить — сильная, зоркая, уверенная и расчетливая воля. Воля Аника сильна, но слепа, ей нужен поводырь, учитель, вождь. Но этого Аник не сознает. Он возбужден своей новой свободой — «Могу убить, могу, могу, могу».
«Ну, кто против меня?!»
Тихо в доме, все спят, луна за окном.