– Итак?

Тот подступил вплотную и что-то зашептал ей на ухо. Она прищурилась, но в остальном сохранила лицо бесстрастным.

Когда он договорил, Одиночество повернулась и повела нас вглубь дома, распространяя эхо от мелодично звеневших талисманов на платье и ленте. Я невольно заметил среди них жетоны паломника.

Конечно – давно пора было догадаться.

Мы прошли через три комнаты, одна больше другой. Мебель стояла в чехлах, ковры лежали скатанными у стен. Штор не раздвигали. Пахло пылью и запустением.

Четвертая комната оказалась меньше. Два низких кресла расчехлили, и между ними стоял столик из темного мрамора. На нем лежала раскрытая книга, рядом была погашенная свеча. Окна, судя по шторам и пробивавшемуся свету, занимали всю стену.

Одиночество опустилась в кресло. Я направился к другому.

– Стой, где стоишь.

Во сне она разговаривала иначе – мягко, искренне. Сейчас в ее голосе осталась холодная сталь.

Я остановился и заложил большие пальцы за пояс. Железный Деган встал в нескольких шагах позади.

– Ну? – проговорила Одиночество, когда стало понятно, что я не заговорю первым.

– Дневника у меня при себе нет, если что, – сказал я.

– Это я и так вижу. Где он?

Я заметил, что в гневе она шепелявила сильнее.

– Я не сказал ни Келлзу, ни Тени. Почему ты решила, что скажу тебе?

Одиночество откинулась в кресле и скрестила вытянутые ноги. Они были хороши.

– Им не удалось тебя взять. А мне удалось.

– Угрозы! – усмехнулся я. – Как изощренно!

И сложил руки на груди.

– Дай кое-что объяснить. На меня напал Никко, меня обхаживал Келлз и отлупила Белый Кушак, я нашел в своей спальне парящий труп; я дрался с Тенью – и все это за три дня! И это лишь основные события. Поэтому ты поймешь, если я скажу, что мне начхать на твои угрозы. Если хочешь получить дневник Иокладии, тебе придется привести доводы получше, чем «кровь пущу». Я с самого начала кровоточу и больше не парюсь. Предложи что-нибудь другое или заглохни, к гребаной матери.