Пока шло обсуждение, Никита только внимал да потягивал пиво, но когда стало ясно, что выбор состоялся, он принуждённо улыбнулся и заявил:

— Это же не дом, а целый пансионат получается.

— Жить надо с комфортом, — Кобыш подавил попытку бунта в зародыше — Или тебе не нравится? Это ведь будет и твоя обитель.

Никита поперхнулся.

— А как же с прежней? — осведомился он.

— Уберём на хрен! — успокоил его Седых и, заметив, что лесник призадумался, спросил: — Тебе жалко трудов своих?

— Не то, чтобы жалко, — сказал Никита, — но ведь… если сюда явится начальство или какая-нибудь инспекция… как я буду с ними объясняться?

— Тебя это должно меньше всего волновать, — изрёк Хромов. — Тем более что здесь всегда будут, по крайней мере, трое из нас. Прорвёмся!

— Мне бы вашу уверенность, — пробормотал лесник.

— Так ты даёшь добро? — Кобыш смотрел на него, ожидая решения. — Это ведь твоя территория.

— Да стройте вы всё, что хотите! — махнул рукой Никита и взялся за кружку.

— Внимание! — полковник строго глянул на соратников. — Тишина! Раф, приступай!

Дорин уткнулся в каталог, а остальные, стараясь не шуметь, принялись за чешское пиво и воблу, хотя взоры, бросаемые исподтишка, всё равно были прикованы к израильтянину. Через несколько минут на его лбу выступили крупные капли пота, а ещё спустя некоторое время он прерывисто вздохнул и, прислонившись спиной к стене, устало выдавил:

— Ты был прав, Никита. Дом — не пара перчаток. Это уже уровень повыше.

— Не получилось? — расстроился Кобыш.

— Я бы сейчас водки выпил, — сказал Раф. — А то пиво да пиво…

Со стола исчезли кружки и остатки вяленых лакомств, а взамен появились шесть стопок, неубиенная бутылка «Смирновской» и миска с солёными огурцами. Дорин молча свинтил крышку, разлил водку и, пристально посмотрев на каждого, провозгласил:

— Ну, за дом!

Секунды три ещё стояла тишина, а потом будто плотину прорвало. Все разом загомонили, потянулись к Рафу с поздравлениями и лобызаниями, с поднятыми стопками и огурцами, зажатыми в руках, с весёлыми прибаутками и сочными эпитетами, только Тёрнер, не поместившийся в пространстве рядом с Дориным, почему-то округлив глаза и приплясывая, выразил свои чувства шёпотом:

— Ура!