– Ну что, Кассим. Прямой вопрос. Ты меня просил помочь – я помог. Но это прямой вопрос. Извини.

– Ничего не поделаешь. Отвечай, Имруулькайс, – сухо отозвался шейх.

– Я соврал насчет того, что Полдореа нельзя вытащить.

– Ух ты! – выдохнул аль-Мамун. – Джунайд, а ты зачем мне врал?

– Я не врал, – с какой-то бесконечной усталостью отозвался суфий. – Я тебя берег, о мой халиф. Тарега… можно вывести к свету. В теории. Но сейчас вокруг него – ночь, а оттуда мало кто возвращается. Я полагаю, что путешествие не принесет тебе блага. Ты можешь остаться там навсегда.

– Там – это где?

– Я уже сказал, – сказал Джунайд. – И не буду повторять вновь, чтобы не искушать тебя, о мой халиф. Я не хочу держать ответ на Последнем суде за то, что своими руками направил халифа аш-Шарийа к гибели.

– А за то, что отправил нерегиля бродить после смерти, шайтан знает где, ты отвечать не будешь?

– В хадисе сказано, что каждое наше деяние будет взвешено и спросится за самые тяжкие. Погубить тебя – более тяжкий грех, чем погубить Тарега. Ты еще жив и можешь спасти аш-Шарийа, когда наступит время бедствий. Он, – Джунайд кивнул на пыльное тело, – нет.

– Откуда ты знаешь? А если я его верну?

– Даже если вернешь, – пожал плечами Джунайд. – В четыреста девяносто первом году нерегиля в аш-Шарийа не будет.

– Что?!

– Его нет в гороскопе, – отчеканил суфий.

И тут аль-Мамуна оставили последние силы.

Он сполз по щербатой стене и с бессильной яростью пробормотал:

– Как же я вас ненавижу… Как же я вас ненавижу… Я не-на-ви-жу все эти ваши бредни, пророчества, гадания, гороскопы, астрологию, алхимию, магию, смутные сказки, мутные притчи…

И тут же осекся. Притчи. Притчи…

О Всевышний. Притчи.

Ну конечно.

– Собака… – прошептал он, поднимая взгляд на бледнеющего на глазах Джунайда. – Собака и суфий… Притча о собаке и суфии – с дурацким, якобы не идущим к делу толкованием… которое просто относилось вовсе не к битве с аль-Джилани!